О Ленинграде — о городе, где он родился и вырос, о городе, который чуть ли не еженощно счастливо снился ему в лагерных бараках, он подумал примерно так же, как и в начале прошлого столетия написал в своем «Дневнике» Жюль Ренар про Булонский лес. Наверное, с еще большей горечью…

Когда же он наконец устроился на своей полке и отвернулся лицом к пластмассовой стенке, из одного конца вагона раздался тоненький детский плач, а из другого кто-то пьяненько пропел «Что стоишь, качаясь, го-о-рькая рябина…», Рафик вдруг вспомнил чьи-то строчки:

Он хорошо помнил, что читал все это стихотворение! Целиком. И не только это. Что очень ему эти стихи тогда понравилось, тоже помнил. А вот кто это сочинил — совершенно из головы вылетело!

Сообразил только, что стихи были дореволюционные. Потому что при советской власти все пассажирские вагоны стали зелеными…

…Через сорок лет, в Мюнхене, в отделении онкологической хирургии университетской «Neuperlach Klinikum», в большой палате с огромным, во всю стену, окном, старик Теплов неожиданно и ненадолго утратил постоянно дребезжащее в нем чувство панического ужаса ухода из жизни и запоздало обидчиво спросил старого Рифката Алимханова — ныне «Herr Rifkat Kogan»:

— Так какого же… черта ты нам не позвонил?! Мы же послали тогда тебе наши телефоны! И московские — Кости Степанова. Мудило старое!

— Тогда я еще был «молодое мудило», — поправил его старый Рафик. — Прости, Зоенька. Я звонил. Трубку подняла ты. Знаешь… сколько лет прошло, а голос у тебя не изменился… Ты сказала, что Кирилл Петрович улетел в Уссурийск снимать документальный фильм — как ловят тигров…

— Да… Наверное, — неуверенно проговорила Зоя. — Но это было, простите меня, ребята, сорок лет тому назад! Помню только — когда Кирилл улетел за этими тиграми на Дальний Восток, телефон звонил, не умолкая…

— Какой это был месяц? — придирчиво спросил Теплов.

— Сорок лет тому назад это был февраль, — усмехнулся Рафик.

Незаметно для Тепловых он нажал кнопку впрыска обезболивающего и подумал, что перерывы между нестерпимыми приступами боли во всем теле становятся все короче и короче…

— Все верно, — подтвердил Кирилл Петрович. — Я улетел в конце января, а вернулся только в середине марта. Ну, а Косте Степанову ты звонил?

— Константина Сергеича не было в Москве. Мне его помощник сказал, что он уехал на юридический симпозиум в Варшаву.

Рафик попытался взять с тумбочки бутылку с минеральной водой и вдруг почувствовал, что сегодня эта бутылка намного тяжелее вчерашней! Хотя воды там было ровно столько же…

— А в милицию… В милицию ты обращался? — спросила Зоя.

«Что же я с каждым днем так слабею?» — подучат Рафик и ответил Зое:

— А как же! Куда ж мы, меченые, без милиции? Мне там открытым текстом заявили, что для города трех революций, мать его, я — по всем своим показателям элемент нежелательный. Чтоб я валил отсюда и становился на учет в том месте, где меня согласятся принять. Может, там и паспорт выдадут…

Зоя вгляделась в посеревшее лицо старого Рафика и тревожно спросила:

— Дежурного врача позвать?

— Нет, — ответил ей Рафик и снова нажал на кнопку обезболивающего прибора. — Я тут в вашей «Новой газете» нашел одну занятную штуку. Вот погляди, Зой… И Петровичу покажи. Там мальчишечка из Костромы — шесть лет пацаненку… Так у него тоже, понимаешь, какая-то онкология.