Иногда, задавая рутинные вопросы о неуловимой Пауле Хольдтке, я вдруг чувствовал, что испытываю влечение к женщине, с которой веду разговор. Порой замечал, что это влечение взаимно. Непроизвольно я придумывал коротенькие сценарии нашего сближения — шаг за шагом, от дверного проема к кровати.

Впрочем, я так и не смог заставить себя приступить к осуществлению этих планов. Останавливало ощущение какого-то несоответствия. К тому времени, когда, поговорив с шестью, десятью или двенадцатью квартирантками, я уходил из дома, мое настроение ухудшалось, меня вновь охватывало чувство гнетущего одиночества.

На этот раз достаточно оказалось одного разговора, чтобы я помрачнел опять. Вернувшись в гостиницу, я уселся перед телевизором и не вставал, пока не подошло время отправляться на собрание.

— Когда я впервые об этом рассказала, — говорила она, — какая-то женщина воскликнула: «Господи Иисусе, представьте, что будет, если вы схватите не ту бутылку и отхлебнете настоящего очистителя!» Я ответила ей: «Милая, будьте реалисткой. Там не было другой бутылки. Какой там очиститель?! Я прожила в том доме тринадцать лет, но никогда не чистила духовку». — Я понимаю, что вам не очень-то приятно меня слушать, но именно так все и было, — горько закончила она.

Каждая встреча проходит по-своему. В этом соборе собрания обычно продолжаются полтора часа, по пятницам там чаще всего обсуждают программу «Анонимных алкоголиков» по возрождению человеческой личности. На этот раз мы говорили о пятой ступени этой программы. Не помню, что сообщил докладчик и какие мудрые мысли высказал я, когда подошла моя очередь.

В десять мы поднялись, чтобы прочитать «Отче наш».

Как всегда, только одна женщина, Кэрол, не приняла участия в обшей молитве. Затем я собрал складной стул, отнес его на место, выбросил в ведро бумажный стаканчик из-под кофе, отнес пепельницы к двери, перекинулся несколькими словами с парой друзей и уже собирался уходить, как меня окликнул Эдди Данфи.

— О, привет! — сказал я. — Прости, не заметил.

— Я сидел сзади, к тому же опоздал минут на пять. А ты здорово сегодня говорил!

— Спасибо, — ответил я, прикидывая, что именно могло ему понравиться в моем выступлении.

Он осведомился, не хочу ли я кофе. Я сказал, что собираюсь кое с кем заскочить в «Пламя», и предложил ему присоединиться к нам.

Мы прошли квартал к югу по Десятой авеню и устроились в кафе за угловым столиком, где уже сидели шестеро или семеро посетителей. Я заказал бутерброд, жареный картофель и кофе. Разговор шел больше о политике. До выборов оставалось меньше двух месяцев, и мы говорили о том же, что и всегда перед голосованием: настоящий позор — нет никого достойного получить наши голоса.

Я, впрочем, больше помалкивал. Политика меня интересует мало. С нами была женщина, которую звали Элен; она бросила пить почти одновременно со мной. Несколько раз я хотел было пригласить ее прогуляться со мной, но никак не решался. Пока же исподтишка наблюдал за ней, накапливая отрицательные впечатления. Она скрипуче смеялась, ее зубам не помешал бы визит к дантисту и в каждой слетающей с ее языка фразе обязательно присутствовали слова «вы знаете». К тому времени, когда она разделалась со своим гамбургером, наш роман скончался, так и не успев родиться. Скажу вам, это великолепный метод работы: мысленно вы, словно скальпелем, обнажаете самую суть женщины, а она этого даже не замечает.

Вскоре после одиннадцати я сунул под тарелку какую-то мелочь, распрощался и, взяв счет, направился к кассе.