— Верно, — тихо отозвался Хассим. — Этот человек был твой должник, твой раб?

— Раб? — воскликнул Лингард. — Это английский бриг. Раб? Нет. Свободный человек, как и я.

— Гай! Теперь он действительно свободен, — пробормотал малаец, опять взглянув на мертвого матроса, — Но кто же заплатит его родным за его жизнь?

— Если у него есть жена или ребенок, — мой серанг, наверное, это знает, — я их отыщу, — отвечал Лингард тоном, в котором звучала жалость.

— Ты говоришь как вождь, — сказал Хассим. — Но наши вожди не идут в битву с голыми руками. Вы смелы, белые люди!

— Это было сумасшествие, настоящее сумасшествие, — запротестовал Лингард, — и этот бедный малый заплатил за него жизнью.

— Он не мог уйти от своей судьбы, — тихо проговорил малаец. — Мне уже больше не удастся торговать в этом месте, — прибавил он весело.

Лингард выразил свое сожаление.

— Ничего не значит, — вежливо сказал Хассим.

Лингард пригласил Хассима и его двух знатных сотоварище И в гости на бриг, и они расстались.

Был тихий вечер, когда малайское судно покинуло свою сто янку у берега и медленно перешло на другой конец бухты к бри гу Лингарда. Прау привязали к бригу крепким канатом, и в эту ночь бриг белого человека и прау темнокожего малайца стояли на одном якоре.

При последних лучах заходившего солнца тело убитого лас кара, завернутое по магометанскому обычаю в белый саван, бы ло тихо спущено в спокойные воды того самого залива, на ко торый он впервые взглянул всего несколько часов тому назад.

В тот самый миг, когда мертвец, спущенный на тросах, бес следно исчез в воде, на носу брига сверкнул огонь и раздался громкий выстрел, подхваченный эхом прибрежных лесов и кру жащимися стаями морских птиц, которые, громко крича, точно посылали моряку свое дикое, вечное «прости». Владелец брига, склонив голову, прошел к корме, сопровождаемый одобритель ным шепотом экипажа и столпившихся на палубе гостей. В та ких простых актах, выполняемых без задней мысли, по убеждению, сказывалась романтическая сторона характера Лингарда, — та искренняя отзывчивость к призрачным голосам жизни и смерти, которая составляет основу благородной натуры.

Лингард угощал своих гостей до поздней ночи. Матросам прау дали овцу из корабельных запасов, а в каюте, на софе, расселись Хассим и его два друга, сверкавшие золотом, серебром и драгоценными камнями. Лингард вел разговор в тоне сердечной дружбы, а малайцы — с той сдержанной и благовоспитанной вежливостью, которая свойственна высшим классам этого народа. Беседа касалась многих тем и наконец перешла на политику.

— Мне кажется, что ты могучий человек в твоей стране, — сказал Хассим, оглядывая каюту.

— Моя страна лежит в далеком море, где легкие ветры так же сильны, как здесь — бури дождливых месяцев, — отвечал Лингард. Собеседники издали тихие восклицания удивления. — Я оставил ее очень молодым. Насколько я там могуч — право, не знаю. Ведь в моей стране одних великих людей столько же, сколько бедняков на всех ваших островах, туан Хассим. Но здесь тоже моя страна. Это английский бриг, достойный своей родины. И я тут достаточно силен. Я тут раджа. Эта частица моей земли принадлежит всецело мне.

На гостей эти слова произвели впечатление. Они обменялись многозначительными взглядами и кивнули головами.

— Хорошо, хорошо, — сказал наконец Хассим с улыбкой. — Ты возишь с собой по морям и свою землю, и свою силу. Морской раджа! Это хорошо.

Лингард громко расхохотался, гости его улыбнулись.