Тропа отчетливо белела в лунном свете, когда он предоставил Пегин самой выбирать дорогу и галопом помчался по вересковой пустоши к подножиям холмов.

Где-то в темноте раздался негромкий смех, веселый и беззаботный, вселивший в него завистливую грусть, и он повернул, пустив Пегин по торфу, продвигаясь вперед осторожным шагом. Драмор-Хаус лежал в лощине под ним, по-прежнему сияя огнями, и до него доносилась музыка.

На миг он остановился среди деревьев и прислушался. Это был старый, хорошо знакомый вальс, грустный и веселый одновременно, с любовью и ласковым смехом, сквозившими в каждой его ноте. Последний раз он слышал его за месяц до начала войны.

Время утратило всякое значение, и он снова перенесся в Джорджию, прибыв со значительным опозданием на бал по случаю совершеннолетия сестры своего лучшего друга. Впереди была неделя охоты и пирушек, а дальше — долгие «золотые» годы…

Как часто говаривал отец, неблагодарное это дело — полагаться на что-либо в этом мире. Клей вздохнул о том лете, которое прошло, и погнал Пегин между деревьями обратно на тропу. Когда музыка стихла в ночи, лошадь снова перешла на галоп.

Через полчаса он спустился на Голуэй-роуд и поскакал в направлении Килина. Затем переправился через широкий ручей и пустил Пегин шагом по спящей деревне.

Килин-Хаус находился в двухстах ярдах по другую сторону, черная громада, выступающая в ночи, и Клей свернул в ворота и остановился перед парадной дверью.

В холле горел свет, но весь дом был полностью погружен в темноту. Клей взошел по ступенькам и потянул за цепочку колокольчика. В скрытых недрах дома раздалось негромкое звяканье — отзвук другого мира.

Через некоторое время послышались приближающиеся шаги, он надвинул шарф на лицо и вытащил револьвер. Когда дверь приоткрылась, он протиснулся внутрь и закрыл ее за собой.

Человек, стоявший перед ним, был старый, сутулый, в поношенном халате, с кожей, пожелтевшей и сморщившейся от старости. Глаза его широко раскрылись от ужаса, рот распахнулся в тревожном вскрике.

Клей схватил его за горло и заговорил нарочито грубым голосом:

— Одно слово — и ты покойник. Кто ты такой?

Потом чуть отпустил руку, и старик надтреснутым голосом ответил:

— Всего лишь дворецкий, сэр. Господи помилуй, если вам нужен мистер Марли, так его нет дома.

— А кто еще здесь? — спросил Клей.

— Слуги, сэр, но все лежат в постелях в задней части дома.

— Ты забыл про молодую женщину, которая пришла повидаться с твоим хозяином сегодня днем, — сказал ему Клей. — Где она?

— Вы говорите про Эйтн Фоллен, сэр? — Трясясь от страха, старик взял лампу со стоявшего рядом стола. — Сюда, сэр. Вот сюда.

Клей двинулся по холлу следом за ним, и они поднялись по широкой лестнице. Старик прошел по лестничной площадке и остановился у двери в дальнем ее конце. Достал из кармана связку ключей и с нескольких попыток отыскал тот, что подходил к замку. Когда он открыл дверь, Клей втолкнул его в комнату.

Девушка, до этого, видимо, лежавшая на кровати, теперь стояла у стены с бледным и болезненным при свете лампы лицом, с глазами, опухшими от плача. Не старше пятнадцати лет, с молодым, еще не сформировавшимся телом, она была одета в поношенное коричневое платье.

Как одержимая она бросилась вперед, пытаясь проскочить в дверь, а Клей поймал ее за запястье и развернул лицом к себе.

— Не бойся, — сказал он. — Я пришел, чтобы отвести тебя домой, к твоей матери.

Девушка стояла как вкопанная, уставившись в его закрытое маской лицо, впившись глазами в его глаза, а потом медленно качнула головой из стороны в сторону, как будто никак не могла осознать, что все это происходит на самом деле.