‑ И? Какой вывод? ‑ Кравченко самому себе не хотел признаваться, что разговора о «том самом» он начинать побаивается.

‑ Да какой тут может быть вывод. Или в Кремле решат, наконец, продемонстрировать Кузькину Мать во всей красе ‑ или попробуют договориться. И по мне ‑ скорее последнее. Ибо есть у меня подозрение, что неохота там никому миллионы мирных жителей убивать, если можно и так вроде как победить. А без Евразии, Африки и Южной Америки и их ресурсов у американцев и так шансов никаких. Они даже тогда, ‑ Антонов махнул рукой, ‑ пару раз на грани были, а здесь… Здесь у них просто и вариантов‑то нету. За счет чего вылезать? И за счет кого? Вот и получается, что их попросту незачем захватывать…

‑ А если у них своя Кузькина Мать появится?

‑ И чего? Чего это принципиально изменит? У нас их, наверное, уже несколько десятков ‑ а то и сотен. Ну, появится. Доставлять чем? И куда? Там же не придурки сидят ‑ просчитать варианты смогут.

Антонов замолчал, тщательно пережевывая принесенное официантом мясо. Кравченко пару раз глубоко вздохнул, помял в руках салфетку и сменил тему:

‑ Ладно, забьем на геополитику. Давай уже к делу. Все готово?

Полковник усмехнулся и закивал:

‑ Обижаешь ‑ все в лучшем виде. Ты сам‑то свою часть приготовил? Кольцо купил?

‑ Ага. Зацени.

‑ Стоять, ‑ одернул полезшего в карман ученого Антонов. ‑ Совсем сдурел? Вы же с ней здесь часто бываете? А если вон та красавица, что нынче на нас смотрит, твоей стуканет про кольцо? Всю контору палишь, дятел ты наш высоколобый.

‑ Блин, не подумал как‑то…

‑ Потом покажешь. Теперь к цветам. Я через Нефедова пробил, розы будут. Много и разных. Это раз. И два: твой «мерс» перекрасят в белый как раз к сроку. Так что восьмого числа действуешь по плану.

Увидев, как изменилось лицо Ильи, Владимир улыбнулся и неожиданно сильно хлопнул своей медвежьей лапой по плечу.

‑ Не боись, профессор, прорвешься.

‑ Ага, принц на белом «Мерседесе»… ‑ Кравченко покачал головой и уставился в окно, за которым вновь пошел снег.

‑ Скажи спасибо, что не конь, ‑ Антонов засмеялся.

Здесь, в глубине раскинувшейся на одну шестую часть суши страны, дыхание войны практически не чувствовалось. Мирный город, мирные люди, планы на будущее. Идущая на дальних рубежах война оставалась где‑то там, на страницах газет и в передачах московских радиостанций…

Люди строили жизнь ‑ строили как знали, как умели и как могли, с той лишь разницей, что в этот раз они знали, умели и могли намного больше.

Строили светлое будущее. Но не только его ‑ и светлое настоящее тоже.

Ибо несмотря на войну ‑ жизнь продолжалась.

3 марта 1947 года.

Где‑то в Англии.

‑ Мне очень жаль, Уинстон. Но это конец. Мы проиграли, ‑ усталый человек, в котором с трудом можно было узнать короля блистательной еще недавно империи, грустно смотрел на своего премьер‑министра.

Похудевший Черчилль, уставший даже больше, склонил голову. Король Георг только что озвучил истину. Простую, незамысловатую ‑ и от того еще более страшную.

Это был конец ‑ если уже и король не верил в победу, значит, Англия проиграла.

Отрезанная от колоний метрополия еще держалась ‑ но это уже была агония умирающего. Страх перед высадкой еще существовал ‑ но даже самые буйные «ястребы» понимали, что евразийцам это совершенно не нужно ‑ они и так победили. И теперь берегли людей, действуя точно так, как планировали действовать сами британцы ‑ методичными бомбардировками уничтожая промышленность и инфраструктуру.

‑ А проект «Манхэттен»? Может, попробовать… ‑ глава правительства не договорил.

‑ Вы прекрасно понимаете, что еще полгода нам не протянуть. Прекрасно понимаете, Уинстон. Наш народ не может более страдать.