Я дал Павлику денег на дорогу до Австралии. Он отказывался, но потом всё–таки взял. Сказал, что обязательно вернёт, вышлет.

На память от него у меня остались три спутниковые тарелки.

Нашего, российского, производства.

СТРЕСС

Тороплюсь. Зябко что–то, зуб на зуб не попадает. Гости уже, наверное, собрались, а меня нет. Ну — бывает. Причина у меня уважительная — простят. Такой стресс пришлось пережить… Расскажу — все ахнут.

Да, вот и дом. Во дворе полно машин. Даже с заграничными номерами. Интересно, кто это? Сейчас зайду — сразу всё узнаю. А зайти попробую незаметно. Посмотрю — кто приехал, что обо мне говорят…

Пробираюсь на цыпочках, через коридор, уставленный туфлями, сапогами и ботинками моих гостей. Ну, вот! Не дождались–таки! Уже все расселись и приступили к еде. Никакого уважения к виновнику торжества, то есть — ко мне. Ладно, я ещё им выскажу. Всем и каждому в отдельности.

Меня до сих пор никто не заметил. Увлеклись едой, болтают. Как с голодного краю. Но пришли ещё не все. Есть свободные приборы. Я тихонько присаживаюсь с краю. Сам проголодался. Посижу, перекушу. Заодно понаблюдаю. Так даже интереснее.

Ага… Сашка Чернухин там выступает. Ну, чудик. Не писал, не писал, а тут вдруг взял, да и приехал. Чего–то бормочет в тарелку. Лицо красное. Самогон у меня крепкий. Чистый. При изготовлении отбрасываю безжалостно первую поллитру — там самый яд. До конца тоже всё не собираю. В конце вместе со спиртом выходят вонючие сивушные масла. Средняя часть потом проходит обработку марганцовкой, после чего в каждую трехлитровую банку с водкой вливаю пятьсот граммов парного молочка. Мой «Абсолют» — самый чистый. Когда отстоится — можно заняться оттенками — добавить лимонной мелиссы, чабреца, боярышника. Где достаточно просто щепотки полыни.

Нынешнюю партию с месяц готовил. Хватило бы отгулять хорошую свадьбу. Вон я вижу Горбачевского — он сегодня точно под столом будет валяться.

О! Тут и Валька Машкович! Валентин Леопардович. Сто лет не виделись. Будет чего вспомнить. С Валькой в мою жизнь впервые вошло понятие «диссидент». Машкович был классическим диссидентом. Длинные волосы, рыжая, всклоченная борода, потёртые, в обтяжку на худом теле, американские джинсы. Валька органически не переносил коммунистов и чекистов.

У Машковича была небольшая, но качественная библиотека. Кафка, Ионеско, Мандельштам, Рильке, Солженицын. Редко в какой из книг не было библиотечного штампа. При мне Машкович вынес под рубахой из Ломоносовской библиотеки Бабеля, которого знал почти всего наизусть. Он сделал это красиво: задержался около библиотекарши, наговорил ей кучу комплиментов, задал несколько вопросов профессионального характера — про библиотеку. Терпеливо выслушал ответы. В общем, оставил о себе самое благоприятное впечатление.

Хорошо поставленным актёрским голосом Валентин читал мне «Одесские рассказы», и я тоже влюбился в Бабеля. Я попросил Вальку подарить мне обшарпанный краденый томик. Он долго мялся. Не потому, что ему очень был нужен этот Бабель — дарить просто так, бесплатно, ему было больно. Сошлись на том, что за подарок я отдам ему альбом Эрзи.

А ещё Машкович читал мне рукописного Булгакова. «Собачье сердце», «Роковые яйца» Я ему читал свои первые рассказы. И потом дарил четвёртый или пятый экземпляр вынутого из–под копирки машинописного шедевра.

Когда Машковичу на хвост упали кагэбешники, он сжёг в титане и Булгакова, и Солженицына и меня, что до сих пор наполняет моё сердце особенной гордостью.

Чистые руки чекистов до Машковича всё–таки дотянулись. Его не арестовали — нет. За что? Трое суток Вальку продержали на местной Лубянке, выпытывая пароли и явки. Потом — отпустили.