Когда мы шли от Жеки, было уже темно. Усилился мороз. Лёвушка взял мою руку и положил к себе на талию. Так мы и шли. Освободиться, сбросить руку я не мог — боялся Лёвушку обидеть.

Хоть бы никто не увидел, хоть бы никто не увидел — шептал я про себя…

Несмотря на обнаружившиеся половые различия, мы с Лёвой продолжали общаться. Он всегда был умницей — этого у него нельзя было отнять. Научил меня любить Окуджаву. За увлечение Высоцким его разбирали в институте на комсомольском собрании.

Иногда в разговорах со мной Лёва вёл себя, как женщина, которую я бросил, не оценил. С нарочитыми подробностями рассказывал, как его любят другие мужчины. Я догадывался, что втайне он на что–то надеется. Но, увы, помочь не мог ничем. Я любил баб. Любил, как они вредничают, целуются, пахнут, плачут, смеются. При всех своих достоинствах, Лёва сюда никак не вписывался.

Помню, когда я ещё ничего о нём не знал, мы на работе отмечали мой день рождения. Объятия. Поцелуи. Лёва предложил мне выпить с ним на брудершафт, и я, ничего не подозревая, согласился. Мы хлопнули по бокалу шампанского и тут Лёва, широко раскрыв свои мокрые губы, чувственно впился мне в рот.

Какая всё–таки гадость — эти мужские поцелуи!..

Лёвушка рассказывал, что в школе, в классах, он замечает мальчиков, которые такие же, как он. Он замечает, узнаёт на улице, в толпе, таких же мужчин, как и сам.

И я сейчас иногда задумываюсь — вот мальчики, которые бывают среди других в каждой школе, в каждом классе — как сложится, как складывается у них жизнь в этом нашем мире? Прошла перестройка, наступил советский капитализм. И осталась нетерпимость к тем, кто не похож на других. Их объявляют больными, чуть ли не калеками, хотя и калек тоже не любят.

Должны пройти десятилетия, чтобы возможность, право любить в нашей стране все голубые, розовые и фиолетовые получили наравне со всеми остальными — белыми и пушистыми.

Как прожить, как пережить эти десятилетия мальчику, с которым встречался глазами, которого среди других узнавал старый педик Лёва Кричевский?..

Жека, конечно, бросил нашего Лёвушку. Но обнаружился целый круг всяких знакомых армян, которые катали его на дорогих машинах и водили с собой в сауну. Это можно было бы назвать откровенным блядством, но… Если жизнь фактически началась тогда, когда больше половины её уже оказалось за плечами…

Ну, вот — рюмка опять полная…

А это кто? Не может быть! Моя несбывшаяся мечта — Наташка Цыпляева. Когда–то я робко предлагал ей своё сердце. Она внимательно его рассматривала, улыбалась и не говорила ни «да», ни «нет». Я писал ей письма. Это было какое–то странное состояние: невесть откуда брались удивительные сочетания слов. Потом ей стали не нужны ни мои письма, ни сердце. В тот момент для отечественной словесности погиб великий эпистолярный писатель.

У нас ничего не было с Наташкой, поэтому ничего и не получилось. В решении таких вопросов всегда первична половая связь. Никогда нельзя с женщиной вначале сердце — потом связь. Это бесперспективно. Тупик. Наше половое бытие определяет наше дальнейшее сознание. Сказали Маркс и Энгельс. (ПСС, т. 98, Мюнхен, 1903 г., стр.704).

И вот Наташка здесь. Не иначе, как от Артурчика узнала, что у меня знаменательное событие и примчалась. Наташа! Для тебя моё сердце всегда свободно! Могу ли я надеяться, что сегодня у нас с тобой, наконец, что–нибудь случится? Наутро и свадьбу сыграем.

Опять размечтался.

Я вот тут всё собираюсь произнести речь. Скучно как–то пьют в России люди. Нальют в стаканы, поглядят друг на друга, молча и — хлоп! Закусили.