Билли Харпер. Свидание. Первый поцелуй.

У меня закружилась голова.

Билли Харпер. Свидание. Первый поцелуй.

Я сказал бабушке, что мы с Эвер были просто друзьями, что просто переписывались. Это все, что было. Год назад, в лагере, какое-то время мы провели вместе. Мы обменялись несколькими письмами. Тогда почему я чувствовал, что меня предали? Почему, зная то, что Эвер ходила на свидание, целовала парня, а я чувствовал себя так, как будто потерял кого-то?

Я не должен был так чувствовать. Я не имел на это права и знал это. Но даже если и знал, что не должен, то все равно чувствовал. Я снова и снова читал письмо. Хотел написать ей, рассказать, что чувствую, даже если и не знал точно, что чувствую. Меня выбило из колеи, как будто внезапно я потерял равновесие.

На столике у кровати у меня был блокнот. Я потянулся, схватил его, открыл на чистой странице и начал писать. Я не обдумывал, просто писал.

* * *

* * *

Я ничего не сказал про Билли Харпера, про свидание или поцелуй. Я бы и не стал. Это не мое дело. Мое дело было ухаживать за лошадьми, пасти их. Мое дело — школа. Рисование. Выживание. Эвер Элиот и то, с кем она ходила на свидание и с кем целовалась, было не моим делом. Она была просто моим другом по переписке.

Я положил письмо в конверт и запечатал его, а потом уснул.

Следующие несколько недель пролетели быстро. Я получил ответное письмо от Эвер, но оно было коротким и как будто пустым. Она рассказывала о своем последнем проекте, о том, что пыталась воссоздать картину Моне, мазок за мазком, в точности все цвета. В ответ я написал, на что похож обычный день работника на ранчо. Она не упоминала о Билли Харпере, а я и не спрашивал.

Недели становились месяцами, и вот уже приближалось начало нового учебного года. Мне надо было решить, возвращаться ли в Мичиган.

— Ты возвращаешься, Кейд, — сказал дед, когда я спросил его, что он думает. Ты не бросишь школу, тут нахрен никаких споров.

— Да нет же, дед. Я думал, что два последних года доучусь в Каспере. Тогда я смогу помогать и по утрам и вечерам, а не только летом.

— А-а. Ну, думаю, тебе лучше поговорить об этом с твоим папашей. Ты знаешь, что тебе здесь рады, и, если честно, буду рад, если ты будешь помогать круглый год, как только ты закончишь школу.

— Папе все равно.

Дед нахмурился.

— Он все еще твой отец, Кейден Коннор Монро, а ты еще не взрослый. Ты все еще должен уважать его, спрашивать, говорить, что думаешь.

Я вздохнул.

— Знаю. Я просто… Я не хочу возвращаться. Я… волнуюсь, что ему стало хуже. Он ни разу не позвонил. Не написал. Ничего. Пройдут годы, и он станет заходить пару раз в неделю, чтобы спросить, как дела.

Дед покачал головой.

— Знаю, сын, знаю. Но ты должен постараться. Я отправлю тебя туда на самолете, и если ты захочешь переехать, то помогу тебе. Я могу освободить максимум две недели. Если дойдет до этого, мы наймем грузовик и увезем тебя оттуда.

— Дед, мне нечего перевозить. В этом доме ничто больше не имеет для меня значение. Там только кровать и пустой шкаф для одежды. Все свои вещи, которые имеют для меня значение, я привез с собой.

Дед купил мне билет в один конец до Мичигана. Пока самолет садился, я позвонил папе со взлетной полосы, и он согласился забрать меня. Голос у него был таким же, как и раньше: равнодушным, апатичным. Когда полтора часа спустя он приехал, я увидел, что отец похудел еще больше, чем когда я видел его в последний раз. Его впалые глаза выглядели усталыми. Он не брился, и даже прическа, за которой он обычно внимательно следил, стала неаккуратной: волосы, обычно коротко подстриженные, торчали седеющими прядями.