Предложеніе было принято. Сейчасъ-же былъ купленъ куль въ лавочкѣ на деревнѣ, въ него продѣли колья, сдѣлали носилки, посадили на нихъ Анфису и понесли на пароходную пристань. Мужики несли Анфису поперемѣнно, а потому сзади носилокъ слѣдовала цѣлая толпа. Сопровождать Анфису въ больницу поѣхали Фекла и Арина.

Анфиса была очень слаба. Сидя на носилкахъ, она стонала и крестилась.

LXIII

Только къ вечеру вернулись изъ больницы на Тосну Арина и Фекла. Вернулись онѣ усталыя, измученныя. Дабы не тратить денегъ на пароходъ, вернулись онѣ изъ больницы пѣшкомъ, пройдя около двадцати верстъ…

Мужики и бабы тотчасъ-же собрались вокругъ нихъ, и стали распрашивать о судьбѣ Анфисы. По случаю воскресенья многіе мужики были пьяны, были и подгулявшія женщины.

— Ну, что? Какъ? задавали всѣ вопросы.

— Смучились мы съ ней, совсѣмъ смучились. Истинно божеское наказаніе! начала Арина.

— Постой, Ариша, я разскажу, перебила ее Фекла. — До того смучились, бабоньки, что даже ужъ и сами всплакнули не разъ. Сняли ее съ парохода, а больница-то, оказывается, отъ пристани далеко. Идти она не можетъ, подъ руки вести тоже нельзя — сами видѣли, какая она, даже переступать ей не въ моготу, — а подводъ у пристани нѣтъ. Вѣдь въ селѣ это, а село, — не Питеръ, извощики на улицѣ не стоятъ. Что тутъ дѣлать? Попробовали ее сначала подъ руки волочь — куда! — ноги что твои плети, Арина взяла за ноги, но развѣ такъ далеко пронесешь? И хоть бы намъ носилки-то рогожныя для нея съ собой взять, а то и того нѣтъ. Положили мы ее у пристани на улицѣ, сѣли сами около нея и плачемъ. А народъ сегодня праздничный, пьяный, собрался около насъ да такъ и гудитъ. Сидимъ, ревемъ…

— Зато для Бога поработали. Отъ Бога за это ой-ой какъ воздастся! заговорилъ выпившій мужикъ и заигралъ на гармоніи.

— Постой, Вавило, постой. Дай послушать. Чего ты чудишь-то зря! остановили его. — Ну, такъ какъ же, землячки, вы съ ней?

— Пришлось подводу искать, отвѣчала вмѣсто Феклы Арина. — Проревѣлись мы и говоримъ: надо подводу искать. Оставила я съ Анфисушкой Феклу и пошла по дворамъ за подводой. Да вѣдь не везутъ… Всѣ гуляютъ… Наконецъ выискался одинъ мужичекъ за два двугривенныхъ…

— Два двугривенныхъ? Матушки! Да вѣдь это больше сажени дровъ надо напилить и расколоть! — воскликнула какая-то баба.

— Ничего не подѣлаешь, дѣвушка… И плачешь да даешь, — продолжала Арина. — Пріѣхала я съ подводой, положили мы Анфисушку на телѣгу, повезли. Ни сѣнца, ни соломки… Дорога трясучая… Голова у ней о телѣгу стучитъ… Сама она стонетъ…

— Воздастся… — пьянымъ голосомъ опять прохрипѣлъ мужикъ.

— Брось, Вавило. Ну, чего ты! — снова остановили его.

Продолжала разсказъ ужъ Фекла, перебивъ Арину.

— Веземъ шагомъ, а она-то стонетъ! А мѣсто не близкое… Съ полъ-часа везли. Сердце такъ и надрывается. «Скоро-ли»? спрашиваемъ. «А вонъ домикъ стоитъ». Привезли — не принимаютъ, мѣстовъ нѣтъ. Ахъ, ты Господи! Опять завыли. А мужика-то съ подводой отпустили, потому думали, что сейчасъ вотъ и примутъ Анфисушку. Лежитъ это она у насъ около воротъ больницы, а сами мы сидимъ и плачемъ. Вышелъ какой-то баринъ изъ воротъ — мы ему въ ноги. «Нельзя, говоритъ мѣстовъ нѣтъ». Плачемъ. Какъ ее тащить? Куда? Изъ окошка на насъ смотрятъ. Вышла барыня. Мы ей опять въ ноги… «Такъ и такъ, говоримъ… Явите божескую милость»… Покачала она головой, пожалѣла, ушла. «Сейчасъ, говоритъ, я спрошу». Плачемъ… Выходятъ два барина и барыня — мы илъ опять въ ноги… Стали они промежъ себя разговаривать тихо, спросили паспортъ Анфисинъ посмотрѣли ее, разспросили откуда, гдѣ работала, и мы ревемъ.