— Нѣтъ, нѣтъ, не разсада… Другое слово, отвѣчалъ Андрей. — „И ты разстарайся“ — вотъ что… И ты разстарайся и пришли еще рублевъ восемь»…

— Да откуда-же я ихъ возьму? что здѣсь деньги-то на землѣ валяются, что-ли? обиженно заговорила Арина.

— Да вѣдь не получали они еще пять-то рублей… Получатъ и удовлетворятся. «Еще рублевъ восемь на корову. Тогда довольно будетъ. А безъ коровы невозможно… А на Пасхѣ у насъ… пьяные… коровы»… Нѣтъ, не коровы… «А на Пасхѣ у насъ пьяные проходили деревней и у сосѣдей ригу зажгли отъ трубокъ, такъ что «наша баня погорѣла»…

— Вотъ насланіе-то! заговорила Арина и заплакала.

Чтеніе письма прервалось. Андрей началъ пить чай. Арина отъ горя не дотрогивалась до чаю. Андрей утѣшалъ ее, говоря:

— Ну, чего ревешь-то? Дѣло Божье… Да и на что имъ лѣтомъ баня? Можно и въ рѣчкѣ помыться, сосѣди въ баньку свою пустятъ, ну, а къ зимѣ, Богъ дастъ, построятся.

Напившись чаю, онъ, хотя съ трудомъ, но дочиталъ и окончаніе письма. Дальше въ письмѣ стояло слѣдующее:

«А насчетъ упокойницы Акулины сообщили въ домъ, что померла. И всѣ очень убивались и плакали, и продали пѣтуха и служили панихиду по ейной душѣ. А ребенокъ ейный здоровъ и просятъ они насчетъ армяка ейнаго и одежи, чтобъ прислали съ оказіей. У нихъ очень голодно въ дому, такъ что еще хуже насъ, а денегъ никто не шлетъ»…

— Свой, что-ли, мнѣ имъ армякъ-то послать? Акулининъ армякъ мы съ демянскими бабами проѣли, говорила Арина. — А изъ платья что-же? Душегрѣя и платьишко при Акулинѣ въ больницѣ остались. Чулки ейные у меня есть шерстяные, но рваные, дыра на дырѣ. Потомъ есть платокъ ситцевый, тоже рваный…

— Поѣдешь въ деревню, сама имъ отдашь. Стоитъ-ли рвань-то съ оказіей пересылать! Эко, подумаешь, наслѣдство! проговорила Аграфена.

Наконецъ Андрей дочиталъ письмо до конца. Оно кончалось поклонами отъ дальнихъ родственниковъ, поклономъ Аграфенѣ отъ ея матери.

— Жива старуха — ну, слава Богу! воскликнула Аграфена радостно и перекрестилась, — а ужъ я уѣхала, такъ куда плоха она была. Кашляла и откашляться не могла… — Грудь сдавило. Вотъ тоже ничего не пишетъ, а вѣдь я ей четыре рубля послала.

— Сказано, сказано… подхватилъ Андрей. — О деньгахъ сказано: «шлетъ родительское благословеніе на вѣки нерушимо и благодаритъ за деньги»…

Письмо было дочитано, Андрей передалъ его Аринѣ и сказалъ:

— Отоспался я за день-то… Ночью работать буду… Напиленныхъ-то дровъ только не много, чтобы колоть ихъ. Не помнитъ-ли со мной кто изъ васъ сегодня ночью? спросилъ онъ у дѣвушекъ.

— Я не могу… отвѣчала Арина. — Смучилась я сегодня съ этой Анфисой… Всю душу она у меня вытянула. Да вѣдь и обратно пѣшкомъ шли верстъ двадцать. Нѣтъ, мнѣ только-бы прикурнуть. Страхъ какъ спать охота.

— Ну, я съ Андреемъ поработаю. Мнѣ спать не больно хочется, вызвалась Аграфена. — Завтра отосплюсь.

Она весело улыбнулась, подмигнула Андрею и прибавила:

— Только ужъ ты за это завтра подсолнухами угости.

— Ну, вотъ… Стоитъ объ этомъ разговаривать! Баранокъ даже завтра къ чаю фунтъ куплю, отвѣчалъ Андрей и сталъ скручивать изъ газетной бумаги махорочную папиросу.

LXV

Напившись чаю, Андрей и Аграфена принялись пилить дрова, а Арина, закутавъ голову въ байковый платокъ, а сама завернувшись въ армякъ, полѣзла подъ шалашъ спать. Легла Арина усталая, совершенно измученная, но судьба не послала ей спокойнаго сна. Мѣрное шипѣніе пилы, врѣзывающейся въ мокрое дерево, начало уже навѣвать на Арину сонъ, но вдругъ шипѣніе пилы остановилось и Арина услыхала веселый говоръ Андрея и Аграфены.