— Нам идти с вами, Анке и мне? — спросил слуга.

— Да.

— Как бы плохо не вышло!

— Не волнуйтесь. Встаньте за мной и не покидайте это место без моего дозволения.

Выйдя из конюшни, мы заметили стоявшего неподалеку парня, который, казалось, наблюдал за нами.

— Кто это? — спросил я Яника.

— Один из слуг; наверное, он сторожил лошадей ваших врагов. Спросить его, где их привязывали?

— Он, пожалуй, не скажет мне.

— Наверняка нет.

— Тогда лучше я поберегу слова, ведь Хумун мне все точно объяснит.

Когда мы достигли прихожей, я увидел Хумуна, стоявшего у стены. Он расположился так, чтобы держать в поле зрения конюшню. Так что он внимательно посматривал за нами.

— Что вам здесь нужно? — заорал он.

— Я хочу поговорить с Myрадом Хабуламом, твоим господином, — ответил я.

Боясь моего дурного глаза, он остерегался смотреть прямо на меня и расставил пальцы так, чтобы уберечься от порчи.

— Ничего не выйдет, — заявил он.

— Почему не выйдет?

— Потому что он спит.

— Тогда разбуди его.

— Нельзя.

— Но я так хочу!

— Твои желания меня не касаются.

— Так я приказываю тебе! — энергично сказал я.

— Ты мне не можешь ничего приказывать.

— Халеф, плеть!

Едва эти слова выпорхнули из моих уст, как плеть из кожи бегемота с громким щелчком опустилась на спину нашего врага. От одного удара он скрючился до земли. Халеф же крикнул:

— Кто тебе не может приказывать, ты, грубиян! Я говорю тебе, что вся империя султана и все другие страны обязаны повиноваться моему эмиру, когда я пребываю подле него, я — рычащий лев против тебя, презренного червяка.

Хумун хотел защититься от ударов, но они сыпались так ловко и часто, что ему пришлось, смирившись, принимать наказание. Однако он испустил такой вопль, что тот разнесся по всем помещениям замка. Наконец, Халеф отстал от него и спросил, лишь замахнувшись плетью:

— Так ты не хочешь поднять из постели этого старого изверга?

— Я доложу о тебе! С тебя сдерут шкуру, заживо сдерут! — прорычал этот выродок, убегая от нас.

— Плохо дело, эфенди, — предупредил Яник.

— Мы не боимся, — ответил я. — Сегодня большой праздник — День порки. Мы встретим его торжественной службой.

— О таком празднике я еще никогда не слыхал.

— Сегодня ты узришь его, — сказал Халеф. — Сиди, ты произнес сейчас пространную, пышную речь. Тебе радуются правоверные, тебе источают благость души почивших, поселившиеся на трех небесах. Так покажи, наконец, что ты украшение рода мужского, корона, венчающая героев. Да станут мышцы мои гибкими, как змеи, а пальцы — цепкими, как клешни. Я буду бушевать среди разбойников и безумствовать среди убийц. И вой огласит Килиссели, и вопли испустят сыны преступления. Стенать будут матери и дочери тех, чья совесть нечиста, и будут рвать волосы тети и сестры неправедных, разрывая свою чадру. Воздаяние отверзет пасть, а справедливость отточит когти, ведь здесь стоит судья с бичом мщения в руке, герой Дня порки — Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд эль-Госсара!

Он стоял с воздетыми руками и воодушевленным лицом; своей позой и выражением лица он напоминал оратора, осознавшего, что ему дано потрясти мир.