|
«Здесь, наверное, есть почтовый ящик?» – спросил он. «Очень сомнительно, – ответил немец, – у них почтовые ящики привешиваются к трамваям». – «Конечно, есть ящик! Как раз напротив кофейни», – обиженно возразил телохранитель. Он достал у хозяйки открытку с видом городка. Тамарин вынул самопишущее перо и написал несколько строк. «Я могу отпустить», – предложил шофер. «Да, пожалуйста», – согласился Константин Александрович не совсем охотно: любил для верности отправлять письма собственноручно. Немец взял открытку, бегло взглянул на адрес, увидел слово «мадемуазель» и улыбнулся с видом джентльменского понимания. «Олл раит», – сказал шофер. Как почти все немцы, он был англоман и, ругая англичан, в душе считал их высшей расой. Вернувшись через минуту, он угрюмо-иронически сообщил, что ящик закрыт, и вернул открытку.
– Вы, кажется, написали по-русски? – спросил он. – По-французски вернее. И лучше опустить в Мадриде. – Почему же нельзя отсюда писать по-русски? – спросил сердито Тамарин. – Ну, поедем, пора. В Мадриде, верно, будем не раньше семи? – Дай бог, чтобы в восемь. А бензина проклятый гаражист дал маловато. Клялся, что у него больше нет. Хорошо, если найдем в дороге. – Как же будет, если не найдем? – Быть может, хватит. Вот только не придется ли сделать крюк у Мадрида? – Почему крюк? – Один участок дороги очень опасен. Разрешите показать. Он вынул тетрадку, на картонной обложке которой было выведено прекрасными каллиграфическими буквами: «Дневник революционного бойца», заглянул в нее, но не вырвал листочка, спрятал тетрадку и на куске бумаги от ветчины провел несколько кривых черт с кружочками. – Da haben wir Madrid, Puerta del Sol, – сказал он, кладя крошку хлеба на центральный кружочек, и стал называть пункты: Мората-Тахуна, Серро Рохо, Карабансель Бахо. Константин Александрович знал приблизительное расположение мадридского фронта и все же не представлял себе, что надо будет проехать так близко от неприятеля. «Хороши у них коммуникационные линии!» Он подумал также, что если б его взяли в плен, то расстреляли бы немедленно без разговоров. Эта мысль была не столь неприятна, сколь неожиданна: в тех войнах, в которых он участвовал, пленных генералов не расстреливали. – Когда мы там будем, уже будет совершенно темно. К счастью, я хорошо знаю дорогу. Я под Мадридом был ранен… Если бы на другом фронте, может быть, уже был бы офицером. Но мадридские порядки! – сказал немец и безнадежно махнул рукой. Телохранитель поднялся, оправляя пояс с ручными гранатами, и неосторожно уронил солонку. Он побледнел, поспешно отворил окно и вылил во двор остатки воды в стакане. Тамарин выпучил глаза. – Это у них дурная примета. Просыпал соль, надо вылить воду. Он суеверен, как баба. Он и амулет какой-то при себе носит… Тоже марксист! – по-немецки сказал шофер с презрением.
С холма, по словам немца, можно было ознакомиться с общей картиной мадридского фронта. Тамарин вышел из автомобиля, достал полевой бинокль и книжечку. Увидеть можно было немного. Тем не менее он набросал что-то вроде плана. Телохранитель смотрел на него восторженно, как, должно быть, накануне Аустерлица молодые адъютанты смотрели на Наполеона: с выраженным на лице убеждением, что они присутствуют при зарождении гениальных мыслей. Чтобы его не разочаровывать, Константин Александрович составлял план немного дольше, чем было нужно. Шофер проверял бензин, ругаясь вполголоса. Число караулов увеличилось. Контроль становился все строже. На перекрестках и у мостов офицеры в хаки осматривали подорожную все более внимательно. |
