Шли долгие секунды. Ничего не происходило. Поезд остановился на своем пути. Темнота не наступала. Судороги не схватили ее тело и не трясли как тряпичную куклу.

Наконец, она вытащила иглу из ноги и откинулась на стуле. Втянула воздух. Ее конечности ослабли и онемели. Но самое худшее уже позади. Облегчение разлилось по ее груди.

Амелия заправила волосы за ухо.

– Хочу пить, – прошептала она.

Габриэль зашел в комнату отдыха и принес ей воды в бутылке. Она жадно ее выпила.

– Спасибо.

– Что случилось?

Она сжала руки, усилием воли заставляя их не дрожать.

– Ничего такого, с чем я не могла бы справиться. Я в порядке.

Он присел перед ней на корточки.

– Ты не выглядишь нормально.

Амелия открыла рот, чтобы возразить, но у нее не осталось сил. Ее тайна больше не такая уж и тайна. Она заставила себя встретить его взгляд. Его лицо выражало озабоченность, сострадание, жесткость в глазах исчезла. Во взгляде Габриэля не чувствовалось ни отвращения, ни неприязни. Этот момент отличался от ее обычной жизни. Если она не скажет правду сейчас, то, похоже, не скажет ее никогда.

– Это не эпи ручка. – Она показала ему автоматический инъектор. – Это внутримышечный мидазолам в сочетании с некоторыми другими препаратами. Мое спасательное средство, для экстренных случаев. Для внезапных припадков.

– Припадков?

Амелия сделала глубокий вдох. Вот то, о чем она никогда не говорила никому за пределами своей семьи. Секрет, что жил внутри нее, и доказывал ее несостоятельность, ее ущербность, в конце концов.

– У меня одна из форм синдрома Драве. Иначе известная как тяжелая миоклоническая эпилепсия младенчества.

Габриэль просто смотрел на нее, слушая.

– Приступы начались, когда я была маленькой. Сложные фебрильные судороги, тонико клонические приступы, парциальные припадки – все это. Они вызывают повреждение мозга. Смертность составляет двадцать процентов к двадцати годам.

Как только начала говорить, Амелия уже не могла остановиться. Долго сдерживаемые слова лились из нее рекой.

– Мой тип эпилепсии устойчив к фармакотерапии. Это сложно, но у меня есть белок под названием P гликопротеин, который чрезмерно экспрессирован, или как там называется этот медицинский термин. Лекарства против припадков не проходят через гематоэнцефалический барьер, поэтому не могут достичь той части моего мозга, которая останавливает приступы.

– Но ты выглядишь нормально.

Сама не заметив, Амелия улыбнулась. Она знала эту историю наизусть.

– По воле судьбы – или веры, как сказала бы моя мама, – она встретила моего отца в баре отеля. Он был в городе на медицинском съезде. В то время он работал над новым методом лечения эпилептических припадков. Он использовал нанотехнологии для разработки биоразлагаемых наночастиц, достаточно маленьких, чтобы проникать через клеточные мембраны. Они действовали как наноносители, позволяющие доставлять лекарства против припадков через гематоэнцефалический барьер прямо в определенные участки моего мозга.

Амелия не стала говорить Габриэлю, что препарат так и не получил одобрения Управления по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов. Он не прошел вторую фазу испытаний на людях. У некоторых пациентов наночастицы оказались… реактивными. Они вызывали непредвиденные химические реакции, приводя к повреждению митохондрий и превращению нормальных клеток в раковые. Но Деклан считал, что мозг ребенка более пластичен и будет восприимчив к наночастицам. Он дал ей препарат тайно, контрабандой вывез лекарство из своей лаборатории, бросив вызов Управлению, пренебрегая законом.

Препарат подействовал.

Ее мать столько раз рассказывала ей эти истории, как она держала Амелию рядом со своей кроватью, не доверяя датчикам, которые отец установил в матрасе детской кроватки.