- Смотрит... Он смотрит...

- Глядит и впрямь, братцы! Ох! Глядит...

- Батюшка! Это сам Бог глядит...

- Назад, братцы! Назад! Тут Бог глазами смотрит.

- Назад! Назад, православные! Бог там!

Толпа с ужасом отвалила от кроткого лика Спасителя и скоро забыла о нем.

Одна часть толпы, опустошив кельи экономические, консисторские и монашеские, из которых монахи успели бежать, не оставив доски на доске в нижних архиерейских, кроме той, где безумцев напугал кроткий лик Спасителя, ринулись в верхние кельи, где светился огонек в крайнем окошке. Звери бросились на огонь, ворвались в келью и остановились в немом изумлении: в углу, у иконы Богородицы с Предвечным Младенцем на руках, теплилась лампада, а на полу кто-то лежал распростертый и молился.

Молящийся встал и оборотил лицо к толпе, безмолвно остановившейся у дверей.

- Он, братцы! Нашли грабителя! Нашли! - дико закричал стоявший впереди всех гигант с седою косою. - Вот кто грабит Богородицу!

- Архиерея нашли! Сюда, братцы! Сюда, православные! - подхватила толпа.

Да, это был... он. Черные вьющиеся волосы, рассыпавшиеся по плечам, черная окладистая борода, смело вскинутые над черными мягкими глазами брови, южный орлиный нос.

Гигант с косой выступил вперед, держа в руках огромную рогатку.

- Говори, архиерей, для чего ты велел грабить Богородицу? - спросил он хрипло, угрожающе.

- Я не архиерей, - тихо отвечал тот.

- Как не архиерей! Сказывай! Кайся! - и страшная рогатка поднялась над головою несчастного.

- Я не архиерей, - отвечал тот во второй раз.

- А! Он запирается! Так молись же Богу! Молись в последний раз! Вот тебе за Богородицу! - и рогатина поднялась еще страшнее: вот-вот громом упадет на голову. - Молись! Исповедовайся!

Тот упал на колени и беспомощно поднял руки к небу.

- Господи! Ты видишь...

Вот-вот ринется на голову ужасная рогатина. Ручные мускулы гиганта напряглись, как стальные веревки...

- Господи! Ты веси...

- Капут! Раз... два...

- Стой! Стой! Разбойник! Что ты делаешь? - неистово раздался крик в толпе.

Руки гиганта дрогнули. Рогатина замерла в воздухе. Из толпы выскочил Фролка - приказная строка.

- Что ты делаешь, душегуб? - хрипит Фролка.

- А тебе какое дело, приказная строка? Архиерея учу, чтоб не грабил Богородицу.

- Да это не архиерей! Это брат его, Никон, архимандрит Воскресенский.

- Это Никон, точно, Никон! - раздался голос в толпе.

Гигант отступил в смущении. "Промахнулись, братцы", - бормотал он. Никон с теми же поднятыми к потолку руками продолжал стоять на коленях и тоже бормотал что-то.

- Ваше высокопреподобие! Благословите меня! - подошел к нему Фролка.

Несчастный архимандрит бессвязно бормотал:

- Ты веси. Господи... Я умираю. Ой, умру, я умру та й буду дивиться... Ой, чи буде моя мати за мною журиться... Ой, умру я, умру...

Фролка взглянул в глаза несчастного и с ужасом отступил: архимандрит Никон перестал быть человеком, он потерял рассудок навсегда... Впрочем, ненадолго: через четырнадцать дней он умер.

III. УБИЕНИЕ АМВРОСИЯ

Где же был тот, которого искала московская бесноватая чернь?

Когда раздался первый набатный сполох у церкви Всех Святых на Куличках, Амвросий вместе с приехавшим к нему в тот вечер племянником, Бантыш-Каменским, с отцом известного историка, просматривал то место Фукидида, где он описывает свирепствовавшую в Аттике, во время персидских войн, страшную моровую язву, занесенную в Грецию с Востока, и обратил внимание на то обстоятельство, что бич этот, по-видимому, поражал преимущественно илотов и рабов.

- Так и у нас, - заметил Бантыш.

- Да, но илоты потом поразили метиков, метики - дальше...

В это время набат раздался у Спасских ворот.