Дженнингс снова опустился на стул. Он словно окаменел от потрясения и только бормотал что то, чего Трой не разобрал. Сержант попросил повторить и совсем не удивился, услышав:

– Я передумал. Мне нужен адвокат.

Во всеоружии

Началась новая рабочая неделя, погода сильно изменилась. Стало теплее, пошел мокрый снег. Денек себе на уме, как сказали бы в Саффолке. Когда Трой вошел в контору, Барнаби разговаривал по телефону. Сержант сразу понял, что происходит. Он знал это выражение лица шефа, бесстрастное, сдержанное. Видно было, что Барнаби не без труда удерживается от ответа, который считает уместным в данном случае.

– Мне это известно, сэр… Да, я буду говорить с ним сегодня утром… На данном этапе трудно сказать… Боюсь, что нет… Разумеется… Я уже сделал это… Да, конечно, мы все надеемся… Нет. Ничего, что я мог бы предъявить… Я придерживаюсь…

Трой услышал такой грохот, как будто собеседник старшего инспектора швырнул телефон через всю комнату. Барнаби положил трубку без видимых признаков раздражения.

– Давят сверху, шеф?

– Сам верховный лама.

– Мешают с грязью, да? Эти… лямы?

Барнаби не ответил. Он что то машинально рисовал карандашом в блокноте.

– Адвокат Дженнингса расстарался?

– Отрабатывает свои полторы сотни в час.

– Они ушлые, эти законники, – вздохнул Трой, расстегивая кремовый тренч военизированного покроя, с погончиками, поясом из глянцевой кожи с пряжкой и карманами такой ширины и глубины, что там поместилось бы подкрепление от кавалерии Соединенных Штатов. – Да уж, кто, может, и проиграет, а эти всегда при барыше. Дошлые ребята. – Он снял наконец плащ, аккуратно повесил на плечики и теперь оглаживал ткань и застегивал пуговицы.

– Вы тут зря теряете время, сержант. Вам следовало бы работать камердинером.

– Среди них полно педерастов. Я думаю, им целыми днями приходится гладить брюки.

– Так, когда перестанете валять дурака… Я остро нуждаюсь в дозе кофеина.

– Уже бегу, – сказал Трой, который и правда открывал дверь. – Хотите чего нибудь пожевать?

– Не сейчас.

Барнаби был доволен собой: он не испытывал острого голода. Возможно, его желудок приноровился к диете. Ужался, привыкнув к малым порциям еды. А может быть, дело просто в том, что со времени завтрака прошло всего лишь полчаса.

Котенок, как всегда, участвовал в трапезе и очень мешал. Выказав неприкрытую алчность и обаятельную наглость, он вскарабкался на колено Барнаби, расселся там и начал когтить штанину. Все это сопровождалось громким мурлыканьем.

– Почему всегда я? – вопрошал Барнаби на всю кухню.

– Он знает, что ты его недолюбливаешь, – ответила Джойс.

– Значит, он не только жадный, но и тупой.

– О нет, не думаю.

В то утро, возможно памятуя о рукоприкладстве из за джема, Килмовски удовлетворился тем, что пожирал глазами тарелку Барнаби и его самого, тяжело вздыхал, зевал и ходил возле стола кругами. Наконец, дождавшись, когда жена отвернулась, Барнаби дал котенку маленький кусочек бекона. И засунул ему за щеку кусочек шкурки.

«Почем ты просто не положишь на пол»? – спросила Джойс.

Трой принес кофе. Пятясь, он вошел в комнату с подносом, на котором лежал большой «кит кат» и стояли две чашки. Трой поставил одну из чашек на письменный стол, а потом, метафорически выражаясь, лизнул палец и проверил направление ветра.

В общем, атмосфера была ничего себе. Особенно если принять во внимание недавний разнос, полученный шефом от начальства. Ох уж эти пресловутые разносы… Вещь мерзкая и противная, которую один из пострадавших как то сравнил с тем, будто тебя макают головой в засорившийся унитаз.