Чезаре встал из-за стола и упругим шагом подошел к дивану.

— Ты устроила мне массу неприятностей, — сказал он ей. — Ты сама-то хоть это понимаешь?

— А как мама поживает? — спросила Анна, уклоняясь от ответа. — И почему бы тебе не сесть рядом со мной? — предложила она дружелюбным тоном.

— Мама хорошо, — ответил он и сделал невольную паузу, следуя за промелькнувшим воспоминанием о времени, ушедшем навсегда. Уже примерно с год Мария жила отдельно от него на втором этаже особняка, принадлежавшего ему на корсо Маттеотти. Однажды она навсегда закрыла перед ним дверь своей спальни. В ответ на его расспросы с присущей ей прямотой Мария сказала ему, что в ее душевном и физическом равновесии что-то нарушилось, что приближается время упадка. Она отнеслась к этому вполне спокойно. Вырастив Анну, Мария исполнила все свои мечты, а двадцать лет напряжения плюс годы военных тягот истощили ее. Ей не хотелось, чтобы Чезаре это почувствовал. Лучше боготворить воспоминание, чем гнаться за призраком, за призраком блестящей, но исчезнувшей юности. С горькой иронией она сказала тогда, что для гимнастики ему нужны более молодые женщины — пусть только выбирает среди тех, которые не могли бы бросить тень на нее или на Анну, не могли бы встать между ними.

— Мама хорошо, — повторил Чезаре, садясь рядом с дочерью. — Мы часто обедаем вместе, — добавил он с грустной улыбкой, — болтаем, как старые друзья. — Иногда к ним присоединялся Пациенца, и тогда в особняке на корсо Маттеотти словно оживали времена, когда Мария была еще беременна Анной и вязала в гостиной на Форо Бонапарте, в то время как Чезаре и Пациенца вели разговоры о делах.

Двадцать лет. Прошло двадцать лет, как он познакомился с Марией. И сорок лет с тех пор, как начал свое дело. Так ли он представлял свое будущее, живя в бараке в квартале Ветра? Могли бы это даже представить себе его отец, этот добродушный великан, и мать, бедная Эльвира? Как могли они понять, что значит владеть целыми кварталами городов, влиять на деятельность крупных банков, управлять мощными финансовыми структурами? Как могли понять это их простые души, которые привыкли отождествлять благоденствие лишь с запахом хлеба? А он управлял целой империей и все еще не мог успокоиться, обуреваемый страстью строить и побеждать. Но что ему приходится преодолевать теперь, если не собственный страх? Он не знал страха перед смертью, но теперь чувствовал, что конец страшит его все сильнее. Остановиться значило бы для него умереть. Каждому человеку приходится преодолевать препятствия, но за каждой победой следует награда. До сих пор на каждом повороте своей судьбы он находил что-то новое, что-то такое, что не давало ему сожалеть о борьбе и заряжало новой энергией. Теперь же временами он испытывал тревогу ребенка перед запертой дверью. Но он должен был отпереть ее.

— Я тебе написала много писем, — сказала Анна. — Ты их получил?

Старик провел рукой по седеющим волосам, словно хотел избавиться от докучных мыслей.

— Я их получил, — ответил он.

— Тогда ты все знаешь, — тихо сказала Анна. Она чувствовала, что момент гнева уже прошел, и теперь они с отцом могут поговорить спокойно.

— Почему ты бросила своего жениха? — спросил ее строго Чезаре.

— Как почему? — усмехнулась она. — Мы просто не подходили друг другу. Я же не могу выйти замуж за человека, чьи ласки внушают мне отвращение.

— А на острове Сале? — Глаза старика сверкнули невольной ревностью. Мысль, что какой-то мужчина был там с его дочерью, была для него, как заноза.

— На острове Сале кое-что случилось, — с улыбкой ответила Анна.