На днях Наседкин прибежал домой бледный, потный, долго не мог отдышаться, долго не отвечал на расспросы коммунаров о том, что стряслось, и потом поведал: шел он в порт, думал о чем-то своем, и вдруг до-, рогу ему преградила какая-то препротивная рожа — рыжие бакенбарды, матросская куртка из недубленой кожи, широченный матросский клеш — этакий морской бродяга, а на деле — наемный бандюга, вышибала в одном из притонов. Схватил Наседкина за рукав и прошипел в ухо: «Скажи Андрееву, если он будет матросов от наших заведений отваживать — ему конец». Толкнул и куда-то исчез.

Что ж, не впервой Артему грозят физической расправой, да вот жив пока.

Сумерки надвинулись на берег как-то сразу, словно их прибило морской волной. В порту зажглись огни, засветились они и в море: топовые фонарики стоящих на внешнем рейде кораблей, как причудливые созвездия. Из открытых дверей кабаков потянуло запахами жареного мяса, пряностями, гнилью. Где-то нестройно, с выкриками, с отборной бранью, пытались наладить хор простуженных, пропитых мужских глоток, с моря доносились заунывные звуки ревуна на портовом маяке.

Артем сегодня набегался так, что ноги ему казались приставленными к туловищу ходулями. Вспомнилось детство, когда он впервой забрался на ходули, сделал шаг, другой и кубарем скатился на землю. Дались ему ходули!

А вот ведь уже целый час вспоминает о них. Устали не только ноги, голова гудит. В последнее время он часто страдает головными болями. Проклятый газ. Давно он уже не живет в чуланчике, но отравился газом так основательно, что и по сей день чувствуется головная боль, стоит только как следует устать.

Сегодня он целый день провел в порту. В будущем выбираться ему сюда доведется не часто. Завтра он уже не развозчик хлеба, не белый кули, а приказчик в магазине. Еще неизвестно, что тяжелее: таскать тележку с хлебом или часов по четырнадцать в сутки отстаивать за прилавком. С тележкой он все время на воздухе, с тележкой он свободен, а здесь?! Но в магазине он будет получать втрое больше, а деньги нужны, нужны в коммуне, нужны и на дорогу.

Совсем стемнело — плохо. Вспомнив предупреждение Наседкина, Артем остановился, огляделся. После тифа он стал скверно видеть по ночам. Припортовые кварталы сейчас в темноте шевелились, словно разворошенный муравейник. Мелькали причудливые тени, то тут, то там, как маленькие лазейки в преисподнюю, вдруг ярко озарялись и быстро гасли хлопающие двери в кабаках и притонах, шаркали невидимые подошвы невидимых прохожих.

Артем прибавил шагу, сегодня ему менее всего улыбалось влипнуть в какое-нибудь уличное происшествие. Устал, очень устал. Он уже подходил к дому, когда кто-то схватил его сзади за шею. Нападение было столь неожиданным, что на мгновение Артем потерял равновесие и чуть было не опрокинулся навзничь. Но это было только секундное замешательство, в следующее мгновение Артем перехватил запястье нападающего у себя на горле, бросил его приемом французской борьбы через голову и тут же отпрыгнул в сторону. И вовремя. В темноте возникли два неясных силуэта, на фоне которых матово блеснули ножи. «Дело дрянь, — подумал Артем, — их трое по крайней мере, и у них ножи. В такой обстановке не стыдно и задать стрекача». Но тут же отбросил эту мысль — ноги гудели, да и бежать во тьме, по дороге, изрытой канавами, колеями, или, что хуже, по неровной булыге китайского города, — наверняка зацепишься, оступишься, упадешь… И тогда…

Нет, надо драться. И прежде всего обеспечить свой тыл. Артем быстро оглянулся. Рядом была стена какого-то домика, глухая, без окна. К стене тянулся забор не забор, что-то вроде малороссийского плетеного тына. Превосходно. Артем попятился к дому, прижался спиной к стене, эх, хоть какой-нибудь дрын бы в руки, тогда еще неизвестно — кто кого. Не спуская глаз с темных силуэтов, все еще маячивших на дороге, Артем присел на корточки, пошарил вокруг себя.