Страх утих. Боль улеглась.

Сейчас, спустя многие годы, я уверена, что роды — это психологический процесс. И готовность к нему начинает формироваться с раннего детства из отношений внутри семьи, из разговоров с мамой о будущих детях, из возможности понянчить младенца.

Не знаю почему, но в моем детстве не было разговоров о будущих детях. Мы не говорили о женщинах нашего рода, их опыте рождения и воспитания потомства. С четырех лет я всем на радость выбрала книги и ничем другим уже не интересовалась. Не играла в «дочки-матери», не нянчила пупсов — все это казалось глупостью и вызывало презрение: «пеленки-распашонки, сисишки-какашки, фу-у-у». Мама гордилась тем, что дочь такая «взрослая». Мы обе не понимали, что в этом нет ничего хорошего — ребенку нужны игры, которые тренируют будущее, нужно детство по возрасту. Единственная кукла, которую я навсегда запомнила, все мое детство пылилась на полке без дела. Я смотрела на нее с уважением и опаской: она была для красоты и для памяти о тете, маминой сестре, которая умерла от тяжелой болезни через несколько лет после моего рождения.

Я всегда слышала от мамы, что с детьми тяжело. Что, родив меня, она болела так, что оказалась между жизнью и смертью. Что младший братик чуть не умер в младенчестве, сразу после рождения. Что смертельная болезнь тети тоже была связана с деторождением. Я боялась беременности и родов настолько, что внушила себе: «и хорошо, что бесплодие — лучше вовсе не иметь детей».

Подойдя к рождению собственного ребенка, я не сознавала, как сильно психологический настрой влияет на развитие малыша в период беременности, на родовую деятельность и сам процесс появления ребенка на свет. Это сакральное знание не передалось мне по наследству от старших женщин в роду. Я должна была справляться сама как умела со страхом и с новой жизнью. Типичная ситуация в современном мире: юные мамы остаются в своем неведении и неготовности совершенно одни. Нуклеарным семьям, в которых только родители и ребенок, нередко бывает тяжело с появлением первенца. У многих молодых мам нет возможности перенимать опыт и черпать у старших родственниц спокойствие. У некоторых не срабатывают гормоны, не включается материнский инстинкт. Но об этом не принято говорить, потому что стыд и позор: «Что это за мать такая?!»

Как будто собственного страха женщины мало для того, чтобы нанести ей и младенцу непоправимый ущерб. Нужно еще осуждение общества.

Одной из самых разрушительных установок для плода во время беременности и родов становятся мысли матери: «Я не хочу рожать». Очень часто дети, которых не ждали с любовью, которым «были не рады», показывают в будущем самое трудное поведение, много и тяжело болеют, словно продолжают бороться за жизнь. Первое звено привязанности оказывается ненадежным с самого начала.

Когда я открыла глаза, то увидела Дениса с Нэллой на руках. Тревога тут же вернулась — теперь я испугалась за жизнь ребенка. Почему мужу дали подержать дочку?! Он же не умеет, уронит! И еще больно кольнула эта несправедливость: не он рожал, не он тут мучился, а ребенка первым доверили ему. Отдайте мне! Наконец, крошечную, почти невесомую девочку положили ко мне на грудь. И только в это мгновение стало тепло и спокойно. Несколько минут блаженного счастья: все мучения закончились, мы обе живы. Вот она, моя удивительная малышка — утонченная, с выразительными карими глазами, с нежными веками в голубых прожилках. Крошечный носик, красиво очерченный рот. Ей было трудно, не лучше, чем мне, но она все равно сумела выдержать! Сильная девочка.