— Ах, боже мой! Про башню-то я и забыла в словаре посмотреть, как по-французски называется! — воскликнула Глафира Семеновна. — Давеча я много французских слов из словаря на бумажку выписала, а про башню из ума вон!

— Экая ты какая! Ведь башня-то самый первый предмет на выставке и есть.

Разговаривая таким манером, супруги доехали до выставки, купили у мальчишек с рук билеты, рассчитались с извозчиком и вошли в помещение выставки.

— Ну, Господи благослови! Сейчас полезем в поднебесье, — сказал Николай Иванович, взял жену под руку и направился прямо к Эйфелевой башне.

— Я, Николай Иваныч, так за тебя все время держаться и буду, когда мы наверх подниматься станем. Коли ежели что — так уж вместе… — говорила Глафира Семеновна.

— Да уж ладно, ладно. Держись сколько хочешь.

— Фу, как страшно! Уж и теперь руки и ноги дрожат.

— А ты твори молитву.

Супруги подошли ко входу в башню.

Видать ли с Эйфелевой башни Неву?

У кассы, где продают билеты для поднятия на Эйфелеву башню, — хвост. Пришлось становиться и ждать очереди.

— Вот живут-то! Куда ни сунься — везде очереди жди. Хвост, хвост и хвост… Весь Париж в хвостах, — роптал Николай Иванович. — На выставку входишь — хвост, на башню лезешь — хвост. Вчера даже обедать шли в хвосте.

— На башню лезть, так хвост-то даже и лучше. Всегда одуматься можно, пока тут стоишь, — отвечала Глафира Семеновна. — Уйдем, Николай Иваныч, отсюда… Ну, что нам такое башня! Да провались она совсем.

— Что ты! Что ты! Ни за что на свете! Продвигайся, продвигайся…

Билеты взяты. Публика стремится к подъемной машине. Здесь опять очередь.

— Тьфу ты, пропасть! Да тут, в Париже, и умирать придется, так и то в хвост становись! — плюнул Николай Иванович.

Глафира Семеновна держалась сзади за мужа и шептала:

— Голубчик Николай Иваныч, страшно! Я и теперь чувствую, как под ногами что-то шатается.

— Не взобравшись-то еще на башню?! Да что ты! Двигайся, двигайся…

Подъемной машины еще не было. Она была наверху. Но вот заскрипели блоки, завизжали колеса, катящиеся по рельсам, и громадная карета начала спускаться.

— Фу, прямо на нас! Даже дух замирает. А запрут в курятник да начнут поднимать, так еще хуже будет, — продолжала бормотать Глафира Семеновна, держась за пальто мужа.

— А ты зажмурься — вот и не будет страшно.

Три раза поднималась и опускалась карета, пока супругам пришла очередь занять в ней места. Наконец они вошли и поместились на деревянных скамейках, стоящих в ряд. Дверцы кареты задвинулись. Глафира Семеновна перекрестилась и слегка зажмурилась. Свисток, и карета, глухо постукивая колесами о рельсы, начала плавно подниматься наверх. Глафира Семеновна невольно взвизгнула и вцепилась в рукав мужа. Она действительно боялась, побледнела и слезливо моргала глазами. Николай Иванович как мог успокаивал ее и говорил:

— Эка дура, эка дура! Ну с чего ты? Ведь и я с тобой… Полетим вниз, так уж вместе.

Сидевший рядом с ней длинноногий англичанин в клетчатом пальто, в неимоверно высокой шляпе и каких-то из желтой кожи лыжах вместо сапог тотчас полез в висевшую у него через плечо вместе с громадным биноклем кожаную сумку, вынул оттуда флакон со спиртом и, бормоча что-то по-английски, совал ей флакон в нос.