Теперь, когда мы занимались любовью, лифт этот снова характерно заскрипел, потому что бог знает какой жилец нажал кнопку и вызвал его на первый, и вскоре он войдет в кабину, захлопнет за собой узкие дверцы и, покачиваясь, поедет на бог знает какой этаж, и мне было все равно какой, ведь если эти спутанные мысли и проносились в моей голове, так это потому, что я все время безуспешно пытался думать, что не теряю связи с реальностью, хотя чертовски хорошо знал, что просто отчаянно хватаюсь за ее жалкие ошметки и чувствую, как они ускользают от меня, каждый раз впадая от этого в экстаз, поскольку мне нравилось, что Мишель видит мое состояние, и я хотел, чтобы он читал его на моем лице, проявляя самую большую щедрость в мире, – то есть ждал и ждал, пока я повторял, что мне не больно, мне не больно, точно как он меня просил, но вот я понял, что умоляю его не ждать из вежливости, надеясь, что он примет решение и за меня, потому что теперь уже его тело знало мое лучше, чем оно знало само себя.
Во время безупречной близости между двумя мужчинами, которые до того не видели друг друга обнаженными, возник лишь один неловкий момент. В душе, когда я закрыл глаза, чтобы в них не попало мыло, он, держа в руке мой член, сказал:
– Не знаю, как это спросить, но…
Тут он снова замялся.
– Что?
Теперь нервничал я, не в силах открыть глаз.
– Ты еврей? – вдруг спросил он.
– Серьезно? – ответил я, едва не рассмеявшись. – Что, не видно?
– Я пытался построить свою догадку не только на очевидном факте.
– Очевидный факт достаточно красноречив. Сколько евреев или мусульман ты видел обнаженными?
– Ни одного, – ответил он. – Ты у меня первый.
Его внезапная откровенность еще больше меня возбудила, и я прижал его к себе.
– Фабиола, – объяснил он, когда нас резко разбудила хлопнувшая дверь черного хода. – Она всегда устраивает сквозняк.
Я посмотрел на часы: уже девятый час, а в одиннадцать у меня начинаются занятия. Но вставать было лень. Однако Мишель уже выпустил меня из объятий и, сев, искал ногами тапки.
– Вернись в постель, – попросил я.
– Что – еще? – поинтересовался он с притворным изумлением. Мне нравилось лежать в его объятиях, прижавшись к нему спиной, и чувствовать у себя на шее его дыхание. Я не сдерживался.
Той ночью, после того как мы занялись любовью, возникла заминка: я почувствовал, что мне пора одеваться и уходить.
– Ты же не встаешь, нет? – спросил он тогда.
– Я в туалет, – сказал я.
Я лгал.
– Но ты же не уходишь?
– Не ухожу.
Но и тут я соврал.
Я собирался уйти, хотя бы по привычке. Хотел объяснить, что всегда ухожу после секса, поскольку сам того хочу или чувствую, что хозяин дома ждет не дождется, когда я исчезну, как сам всегда жду, пока мои случайные партнеры не окажутся за дверью. Не копайся с носками, если надо – засунь их в карманы, только уходи. Я даже приличия ради освоил вежливый способ отсрочить свой поспешный уход – это было целое искусство: так хозяин дома может притворно расстраиваться, что вы отказываетесь выпить стакан воды или чего-нибудь съесть, тогда как вы бежите из его мира, от его вещей, от запаха его волос, его простыней, его полотенец. Здесь все было немного не так, и я ничего не сказал. На самом деле я не хотел вылезать из кровати, но не знал, как истолковать удивленное выражение на его лице, а тем более поверить ему. И все же, как я заметил, когда мы шли в его квартиру, наслаждаясь тем, как наши руки едва-едва не касаются друг друга, – здесь дело было не только в доступном сексе. |