На этот раз он застал меня врасплох сильнее, чем когда поцеловал в лифте. Казалось, мы еще не целовались, и тень неловкости, которую я испытывал, пока мы шли с ним домой, не решаясь взяться за руки, никуда не делась. Он поставил бокал, пододвинулся ко мне и почти стыдливо коснулся моих губ; при этом за бразильской песней, которая тихонько играла в комнате, я по-прежнему слышал звуки движущегося лифта – словно услужливый саундтрек к нашему предыдущему поцелую. И тогда я понял: целоваться под звуки старого лифта – все равно что целоваться под дробь дождя на крыше деревенского дома, и мне нравился этот звук, я не хотел, чтобы он прекращался, мне было уютно и спокойно, потому что он нисколько нам не мешал, но наделял голосом мир за пределами гостиной и напоминал, что происходящее – вовсе не плод моего воображения. Наверное, так лифт просил нас не торопиться и, если понадобится, если все пойдет быстрее, чем хочется кому-то из нас, притормозить. Ничего подобного я никогда раньше не делал.

Потом Мишель мимолетно чмокнул меня во второй раз.

– Тебе лучше? – спросил он.

– Намного. Только обними меня, пожалуйста, еще раз.

Я хотел обвить его руками, хотел, чтобы он меня обнял. Мне нравилось касаться лицом его свитера, нравился запах шерсти, нравился другой, едва уловимый запах у него под мышками, запах его тела.

И тогда я прошептал слова песни на португальском:

– Переведи, – сказал он.

Слова песни ему понравились, и он попросил меня повторить их, что я и сделал.

Вскоре он предложил:

– Давай приляжем. – И проводил меня в спальню. Я собрался было расстегнуть рубашку, но он произнес: – Не надо, позволь мне.

Я хотел раздеться первым, однако не знал, как это сказать. Поэтому позволил ему расстегнуть мою рубашку, не притрагиваясь к его одежде. Он, похоже, не возражал.

– Я просто… – Тут он замялся. – Я хочу сделать эту ночь незабываемой.

Мы легли, обнялись и прильнули друг к другу губами. Однако я чувствовал, что мы по-прежнему не вошли в колею. Чего-то не хватало. Не страсти; убеждения. Вдруг мы так притормозили, что остановились? Может, я его подвел? Или мы передумали? Мишель, видимо, тоже это почувствовал; такое нельзя не заметить или скрыть. Он посмотрел на меня и сказал лишь:

– Позволь мне сделать тебя счастливым, только позволь, я очень хочу.

– Делай все, что хочешь. Я и так с тобой счастлив.

Услышав мои слова, он уже не мог ждать и принялся расстегивать последние пуговицы на моей рубашке.

– Не возражаешь, если я сниму твою рубашку?

«Ну и вопрос», – подумал я и кивнул. Помогая мне раздеваться и нежно поглаживая мою грудь, он приговаривал:

– Мне нравится твоя кожа, твоя грудь, твои плечи, твой запах. Тебе еще холодно?

– Нет, – отозвался я. – Уже нет.

Потом он снова меня удивил:

– Давай примем горячий душ.

Я, должно быть, удивленно на него посмотрел.

– Если ты хочешь – почему бы и нет.

Мы встали и пошли в ванную. Она оказалась больше моей гостиной.

Я не мог поверить своим глазам, столько бутылочек стояло на полу его просторной душевой кабины.

– Два для тебя, два для меня, – сказал он, доставая четыре синих полотенца. Мы уже раздевались, уже трогали друг друга, и я решил добавить юмора и спросил, включен ли завтрак.

– А как же, – ответил Мишель. – Всем гостям отеля завтрак бесплатно.

Мы разделись и, возбужденные, снова принялись целоваться.

– Закрой глаза и доверься мне, – велел он. – Я хочу сделать тебя счастливым.