– Да, я знаю. Ты мне сказал.

Но он, должно быть, почувствовал, что я нервничаю или что он выбрал неправильный тон.

– Ты замечательный и… – Он не закончил. Он собирался заплатить, но я поймал его руку. А потом уставился на нее.

– Что ты делаешь? – спросил он чуть ли не с упреком.

– Плачý.

– Нет, ты таращишься на мою руку.

– Нет, – возразил я, хотя в самом деле таращился.

– Это называется возраст, – сказал он. И мгновением позже спросил: – Ты ведь не передумал?

Он прикусил нижнюю губу, но тут же отпустил ее. Он ждал моего ответа.

А потом, поскольку я не мог придумать, что бы еще ему сказать, но все-таки чувствовал, что нужно сказать хоть что-то, что угодно:

– Давай пока не прощаться, только не сейчас. – Я вдруг понял, что он может воспринять мои слова как просьбу еще немного посидеть в кафе, и решил пойти ва-банк. – Не отпускай меня сегодня домой, Мишель.

Я знаю, что покраснел, произнося эту реплику, и уже лихорадочно думал, как бы извиниться и взять свои слова назад, когда он пришел мне на помощь:

– Я все мучился, не зная, как попросить тебя о том же, но ты снова меня опередил. Признаюсь, – продолжил он, – я нечасто этим занимаюсь. Вообще-то я давно, очень давно этого не делал.

– Этого? – спросил я с легкой насмешкой в голосе.

– Этого.

Вскоре мы покинули кафе.

Мы шли с моим велосипедом до его дома не меньше двадцати-тридцати минут. Он предложил поймать такси, но я сказал «нет», я предпочитаю ходить пешком; кроме того, мой велосипед не так уж легко складывается, и таксисты всегда ворчат.

– Мне очень нравится твой велосипед. Мне очень нравится, что у тебя такой велосипед. – Затем, опомнившись: – Я мелю чушь, да?

Мы шли бок о бок, почти вплотную, то и дело соприкасаясь руками. Тогда я взял его за руку и несколько секунд ее подержал, надеясь, что это сломает лед, но Мишель продолжал молчать. Еще несколько шагов по мощеной улице, и я его отпустил.

– Мне и правда это нравится, – сказал я.

– Это? – поддразнил он меня. – Ты имеешь в виду эффект Брассая?

– Нет, когда мы вместе. Нам нужно было сойтись еще две ночи назад.

Он смотрел на тротуар, улыбаясь. Может быть, я слишком тороплюсь? Мне нравилось, что наша сегодняшняя прогулка повторяла тот другой вечер. Толпа и пение на мосту, блестящие темно-серые булыжники мостовой, велосипед с сумкой на ремне, который я в конце концов пристегну к фонарному столбу, и его высказанное невзначай желание купить точно такой же.

Одно не переставало меня поражать и будто нимбом окружало наш вечер: с самого нашего знакомства мы думали об одном и том же, и если и боялись, что это не так, или чувствовали, что ставим другого в неловкое положение, – то лишь потому, что за свою жизнь научились не верить, что кто-то и вправду может думать и вести себя так, как мы. Вот почему я стеснялся Мишеля и не слушался собственных желаний; вот почему не могло быть для меня большой радости, чем увидеть, как легко мы отбросили некоторые наши ширмы. Как чудесно было наконец сказать то, что я думал с воскресенья: не отпускай меня сегодня домой. Как чудесно, что он понял, отчего я покраснел в тот воскресный вечер, и заставил меня это признать, а потом уступил и сказал, что и сам покраснел. Разве может быть у двух людей, которые, вообще говоря, провели вместе менее четырех часов, так мало секретов друг от друга? И все же какой-то постыдный секрет я хранил от него в своем погребе малодушной лжи.

– Я соврал насчет случайных связей, – выпалил я.