Халлоран разглядывал его пристально, с непонятным интересом.

    – Где воевал? - Губы раскололись узкой щелью. Голос - резкий, отрывистый, скрипучий. Голос и непререкаемый командный тон напоминали о Легионе, майоре Харрисе и полковнике Дювалье.

    – Африка, сэр, - доложил Каргин. - Руанда, Ангола, Чад, Сомали, Заир. Еще - Югославия. Летом девяносто пятого.

    – В России?

    – В России не воевал. Служил. В десантных войсках.

    Стена против входа была увешана клинками. Сабли, шпаги, ятаганы, кавалерийские палаши… Мачете. Зеркальное лезвие, слегка изогнутое, как тонкий лунный серп… Каргин, не моргая, уставился на него.

    – Женат?

    – Холост. Не тороплюсь, сэр.

    – Родители? Возраст, откуда родом, где живут, чем заняты?

    – Отец - офицер в отставке, возраст - шестьдесят шесть. Мать - врач, пятьдесят четыре, москвичка. Сейчас живут на родине отца, в Краснодаре.

    Странный вопрос, мелькнула мысль. Странный, хотя понятный: сведений о родителях, кроме воинского звания отца, он в фирму "Эдвенчер" не сообщал, а значит, этих данных нет у нанимателя, ни прошлого, ни нынешнего. В том не было нужды, поскольку гибель завербованного и все его наследственные и семейные дела фирмы "Эдвенчер" никак не касались. Легиона тоже. Легион платил за риск, за кровь и раны, но любопытства там не проявляли - ни к женам, ни к детям, ни к родителям.

    В лице Халлорана что-то дрогнуло. Во всяком случае, так показалось Каргину; резкие складки у губ вроде бы смягчились, померк пронзительный холодный блеск зрачков.

    – Пятьдесят четыре… - повторил он. - Еще молодая… Ты у нее один? Ни брата, ни сестры?

    Каргин покачал головой. Глаза старика чуть затуманились, веки опустились; минуту-другую он безмолвствовал, будто отыскивая что-то в памяти, перебирая прожитые годы, потом внезапно произнес:

    – Я был в России… когда-то, много лет назад… Москва, должно быть, изменилась… - Голос его стал тише, сухие губы едва шевелились. - Шла война, морозы стояли страшные, и голод… голод и холод правили жизнью, но жизнь остановить не удалось… нет, не удалось!

    Каргин и Спайдер внимали в почтительном молчании, Арада разглядывал ногти и откровенно скучал. Что было не удивительно: скорее всего, такие воспоминания ему приходилось выслушивать по десять раз с утра до вечера - ведь старики живут наполовину в прошлом. Даже железные старцы вроде Патрика Халлорана.

    – Шла война, но жизнь тоже шла, - промолвил он. - Помню солдат… ваших солдат и офицеров… Они любили фотографироваться на Красной площади, под стенами Кремля, у мавзолея, у собора… с девушками, с родителями, с друзьями… Этот обычай сохранился? У тебя есть снимки?

    – Нет, сэр.

    – Почему?

    "Стрелкам" не полагалось иметь при себе фотографий, ни снимков родителей, ни - Боже упаси! - любимой жены с детишками. Там, где они воевали, всякий снимок мог сделаться уликой или предметом шантажа, и Каргин, привыкнув к заведенному порядку, не отступал от него в Легионе. Однако разъяснять такие тонкости было нельзя, и он пожал плечами и промолвил:

    – Я не сентиментален, сэр.

    – Это хорошо.

    Вымолвив эти слова, старик уткнулся глазами в книгу, лежавшую на коленях, но можно было поклясться, что он не видит ни строчки; он о чем-то раздумывал, что-то прикидывал, взвешивал, соображал.