|
Я думал о том, почему же мне так хочется спасти её. Почему я готов ради неё жертвовать собой? Очевидно, это не было влечением или каким-то другим романтическим чувством. Нет, напротив: Диола казалось такой чистой и наивной, словно ребёнок. Возможно, в этом кроется причина. Отцовское чувство, желание защитить слабого. Мне нравилось это ощущение, по крайней мере, это уже хоть что-то, что могло характеризовать меня. Значит, есть надежда, что я хороший человек.— Эй! Ты что делаешь? —позади проскрежетал возмущенный старушечий голос.Я испуганно обернулся, так и оставшись стоять на карачках около приподнятого края полога, словно нашкодивший кот слопавший хозяйские сосиски. На меня с недоверчивым прищуром смотрели жёлтые, покрытые сетью глубоких морщин, глаза старухи, которую я уже видел утром. Она прижимала к отвисшей груди корзину с какими-то колбочками, баночками, сухими травами.— Решил свежим воздухом подышать, — ответил я и с невозмутимым видом выпрямился, встал и отошёл в другой конец шатра. — А тебе чего?— Рану твою смотреть пришла, — недовольно пробурчала она. — Раздевайся и ложись на живот.Я демонстративно протянул ей связанные руки. Она зло выругалась, её крючковатые коричневые пальцы с черными ногтями ловко принялись развязывать узлы. Почувствовав свободу, я сразу же начал разминать онемевшие запястья.
— Раздевайся и ложись, — снова скомандовала она. Я послушно стянул изрядно потрепавшуюся куртку, пропахшую кровью и потом. Футболку снять оказалось куда сложнее, любая попытка поднять руку отдавала резкой болью под лопаткой. Старуха снова выругалась, видя мои тщетные попытки, и с недовольным лицом принялась меня раздевать.— Ты поел? — спросила она, когда я улегся.— Нет ещё, — прошептал я, закрывая глаза и чувствуя, как тело, приняв горизонтальное положение, постепенно расслабляется.— Плохо, — прокряхтела она.— Почему?Старуха не ответила. Она подпалила какую-то ветку от факела, воздух тут же наполнился терпко-пряным пьянящим запахом.— Проглоти что-нибудь, лекарство нельзя пить на голодный желудок, — она протянула мне лепешку.Я проглотил её, практически не жуя. Безвкусный ком застрял в груди, тут же вызвав приступ икоты.— Теперь это пей, — старуха протянула колбу с тягучей, резко пахнущей спиртом, зеленой жижей.Я недоверчиво уставился на нее, но она настойчиво приложила колбу к моему рту.Я прищурился и проглотил все залпом. Рот и горло обожгло, словно я хлебнул горячую лаву. С очередным приступом икоты я едва сдержался, чтоб не сблевать всю эту гадость на старуху.— Молодец! Молодец! — голос старухи слышался, словно через толщу воды. Перед глазами все поплыло.Прохладные шершавые пальцы сняли с раны повязку и принялись обмывать её. Легкие касания приносили облегчение, успокаивали. Я прикрыл глаза, расслабился, рука невольно потянулась к амулету. Выпуклый прохладный камушек приятно скользил под пальцами.Затем старуха, ругаясь на какую-то заразу, снова отошла к факелу. Я слегка нажал на камень, и вдруг в голове прозвучало короткое пиликанье. Откуда этот звук? Я удивлённо распахнул глаза. Шатёр устрашающе зашатался, закружился, я ощутил очередной нахлынувший приступ тошноты. Ещё раз надавил на камень в амулете, то с легкостью поддался. Снова прозвучало пеликанье. Внезапно старуха засунула мне между зубов какой-то корень.— Зажми, — скомандовала она.Не успел я опомниться, как резкая вспышка обжигающей боли пронзила спину, и я не в силах терпеть ее, провалился во тьму.
Глава 5
Мягкие рыжие локоны щекотали шею, грудь. Темно-зеленые глаза лукаво смотрели на меня, дразнили, манили. Знакомое до боли лицо казалось особенно милым в лунном свете.— Люблю тебя, — прошептал аккуратный рот, ласково целующий, обжигающий горячим дыханием.— И я тебя, — прошептал я в ответ, чувствую привычное тепло ее пальцев, нежность прикосновений, нарастающую страсть. |
