– Энди, – повторила она, призывая на помощь вдохновение.

– Это вы уже сказали. Энди – сокращенное от Андреа?

– Да. – Что еще она могла сказать? Она не могла вспомнить ни одного другого женского имени, от которого можно было бы образовать сокращенное Энди. Называть фамилию Баттс она ни в коем случае не собиралась. В конце концов она, сдавшись, пожала плечами: – Может, завтра.

Вытащив ручку, врач стал что-то записывать в ее истории болезни.

А она тут же переключилась на другое.

– Вы не думайте, я в своем уме, – с досадой обратилась она к нему. – Это все из-за вас, из-за ваших наркотиков – они притупляют ум, но не боль. Вы не задумывались, каково это, когда твою грудную клетку распиливают, а потом тискают в руках твое сердце? Нет? У меня в теле скобки. Я уже чувствую себя папкой-скоросшивателем, столько во мне этих самых скобок. А вы что? Уменьшаете мне дозу обезболивающих. Вам, право, должно быть стыдно.

Она так же внезапно, как начала, умолкла. Никогда еще и ни на кого она так не срывалась. Ее губы растянулись в улыбке, и она «включила» свое обаяние. С чего это она вдруг превращается в стерву? Однако она замолчала, не только устыдившись, а еще и потому, что доктор смеялся. Он смеялся.

Пожалуй, с ним можно найти общий язык.

– Присядьте, – пригласила она, – и я вам расскажу о лучшем из миров.

Он не мог забыть смерти Дреа. Не мог забыть ее лица, озарившегося перед смертью радостью. В общем, не мог забыть ее. С тех пор как Дреа не стало, в его груди занозой засела какая-то непонятная боль, от которой не было спасения.

Он показал Салинасу снимки, сделанные сотовым телефоном, предъявил ему водительские права Дреа. При виде снимка Салинас побледнел и с минуту сидел неподвижно, не проронив ни слова.

– Сообщите, куда вам перевести гонорар, – наконец выговорил он.

– Забудьте, – ответил Саймон. – Я тут ни при чем. Она попала в аварию. – Однако он был виноват, ведь Дреа разбилась, потому что превысила скорость, пытаясь уйти от него. Другой бы на его месте взял гонорар и глазом не моргнул. Конечно, он не убил ее своей рукой, но, без сомнения, стал причиной ее смерти. Однако впервые за всю свою жизнь он не мог принять этих денег.

Это совсем другое дело.

Хотя ему хотелось, чтобы все было как всегда. Его пугал тот вакуум, который образовался в его жизни, словно он потерял нечто очень для себя дорогое и еще не осознал всей глубины этой потери. Он стремился забыть, стереть из памяти то выражение неземного блаженства, с которым она встретила смерть.

Однако Саймону это никак не удавалось, и он долго терзался неодолимым желанием отыскать ее могилу. Оставшихся в ее кошельке денег более чем достаточно на приличные похороны. Попытаются ли власти до погребения установить ее личность и отыскать родственников? Или не будут держать в морге, а похоронят сразу, лишь сделав снимки и взяв образцы ДНК?

В первом случае он мог бы заявить свои права на тело, найти самое красивое, самое тихое место на кладбище и там ее похоронить. На гранитном могильном камне будут высечены начало и конец ее жизни, а у его подножия лежать цветы, которые он время от времени станет приносить туда.

Но если ее уже похоронили и памятника на могиле нет, опять же его можно поставить и принести туда цветы. Словом, Саймон хотел знать, где она.

Найти ее, по его мнению, было просто. Он знал место катастрофы, а потому ему требовалось всего-навсего просмотреть местные газеты. Транспортное происшествие со смертельным исходом, женщина, личность которой не установлена, – это займет максимум минут пять.

Итак, он поддался искушению и засел за компьютер. На поиски ушли не пять минут, а всего две минуты и семь секунд.