Вообще не утешало, между прочим, но что мне еще оставалось? Только глотать зелья и спать, альтернатив такой трате времени не было.

Болеть в одиночестве — что может быть хуже? Как по мне, ничего. Пусть замок был полон людей, однако никому из них до меня особого дела не было. Ланс вкалывал за нас двоих, и ждать его раньше, чем после ужина, не стоило. И пусть я сама бы погнала его в библиотеку, вздумай он изображать тут сиделку, все равно в груди стыла иррациональная обида. От слуг Грейстока тоже ждать проявлений заботы не стоило: я получила исключительно минимум помощи, который положен больному, и то при этом каждая горничная, что являлась принести мне воды, еды или сменить компресс, считали своим священным долгом скривить при виде меня такую рожу, что, честное слово, лучше бы не приходили вовсе.

Хорошо еще я больше спала, чем бодрствовала, так что не чувствовала до конца, насколько тоскливо мое вынужденное одиночество.

Когда в очередной раз сознание прояснилось, за окном уже стемнело. В спальне тоже из всего света был включен только бра в дальнем углу комнаты рядом с креслом. Там кто-то сидел, однако, чтобы разглядеть, кто именно, пришлось бы подниматься в кровати, что я сочла совершенно невозможным делом.

— Ланс, шел бы ты спать, — прохрипела я, отворачиваясь от источника света, который сейчас слишком сильно резал глаза. — Не хватало еще, чтобы ты из-за меня не выспался.

Уолш тихо вздохнул и потопал ко мне, а затем принялся поправлять одеяло, менять компресс и вообще всячески проявлять заботу и нервировать меня. Видимо, целитель расписал мое состояние как-то особенно жутко, потому что обычно мой куратор не имел привычки изображать наседку по отношению к кому бы то ни было. Ко мне — так особенно.

— Да хватит уже, Ланс, — отмахнулась я и поглубже зарылась в одеяло. — Не умру, не дождетесь. Отдохни сам, дел и так выше крыши.

Уолш снова вздохнул, но покорно из комнаты вышел: я поняла это по звуку шагов и стуку закрывшейся двери. Видимо, день без меня изрядно вымотал коллегу: ноги он как будто слегка подволакивал, что за Лансом водилось только в случае действительно смертельной усталости.

Утром мне стало самую малость лучше, даже смогла поесть сидя на постели, а не лежа, как накануне. Горничная по имени Ливи на этот раз держалась куда любезней и даже несколько раз поинтересовалась, не требуется ли мне еще что. Взгляд, правда, у девушки все еще оставался по-прежнему холодным и колючим. Сложив два и два, я посчитала, что кому-то донесли о поведении служанок, и те получили неплохой такой разнос, который и заставил их изображать услужливость и дружелюбие. Вероятней всего, вмешался Лэмптон, вряд ли миссис Кавендиш, так сильно насолившая мне вчера, вдруг стала радеть о душевном и физическом комфорте своей жертвы.

Горло болело, как и голова, голоса не было вообще, ныли суставы… Я чувствовала себя все равно отвратительно, хотя целитель во время очередного осмотра выглядел вполне спокойным и даже довольным. Хотя, возможно, он был таким и вчера вечером, просто я не поняла из-за того полубреда, в котором пребывала.

— Ну вот, юная леди, все с вами хорошо, никакого воспаления легких, — произнес по итогу доктор Монтегю, и я, обалдев, сообразила, что у меня вообще подозревали в том числе и пневмонию. Теперь я стала любить миссис Кавендиш еще меньше, хотя, кажется, и некуда.

— Спасибо, доктор, — прохрипела я с натугой и даже изобразила, насколько смогла, дружелюбную улыбку.

— Ну что вы, мисс Лэйк, — отмахнулся целитель. — Приятно видеть пациента, которого действительно можно вылечить. Это добавляет немного радости в мою жизнь.

Под неизлечимым пациентом доктор Монтегю наверняка подразумевал своего высокородного пациента, и хорошо было бы сейчас подхватить нить разговора… Вот только с больным горлом подобное оказалось не просто трудновыполнимой задачей, а и вовсе невозможной.