После очередного поражения Свен скрылся в Свее, но на этот раз Магнус не стал его преследовать. Многие были удивлены, но скальд Сигват объяснил всем через свое рунопевчество: великий конунг сначала был жестоким и грозным, потому что мстил за изгнание своего отца, а в особенности норвежской знати. А потом он порвал на части вторгшихся в Ютландию слэйвинов-вендов, сжег их кресты и призадумался. Враг-Свен сражался против вендов бок о бок с ним, то есть, цели у них с отступником - одинаковые, просто способы решения - разные. Стоит ли зверствовать?

Магнус умер неожиданно для всех в самом рассвете своих сил и карьеры. Кто-то говорил, что его укусила незнакомая лошадь, кто-то - что она его лягнула копытом в самую болевую точку, а кто-то - что он с нее неудачно упал. Ну, во-первых, это был конь, а во-вторых, если случается непонятная монаршая смерть, то причины ее следует искать в Батиханстве.

Магнус действительно упал с коня, полученного им в подарок от изгнанного в очередной раз из Новгорода слэйвинского князя Александра, животное успело и лягнуть, и хватануть зубами, но от этого конунг умирать не собрался. Он почувствовал себя плохо от сопровождавшего строптивого жеребца конюха, удачно совмещавшего эту работу с другой - рус под прикрытием. Рус был обученным и искусным убийцей, поэтому никаких следов на теле конунга не нашли, разве что от лошадиного копыта и зубов.

Сразу же подняли завещание, которое молодой, но прозорливый монарх оставил в виде созданных им записок о жизни, как таковой. Записки сразу же, конечно, утерялись, но последняя воля была исполнена: в Данию был приглашен опальный Свен, а вся Норвегия доставалась дяде Харальду. Последний в память о рано ушедших родственниках назвал сыновей своих Магнусом и Олафом.

Александр далеко в Ливонии порадовался, потому что правителями сильных северных стран сделались люди, не имевшие тесных связей с Ливонией. Стало быть, можно было начинать дробление непокорной Батиханству страны, можно было готовиться к предательскому Ледовому побоищу.

3.   Вира.

Добрыша, вернувшись с Сигтуны, наслышался рассказов о пахаре из Сельги Мике  Селяниновиче. Деревня, где жил силач, находилась не совсем далеко от родной Пряжи, поэтому он решил после посещения материнского дома на обратном пути съездить в нее. С неофициальным визитом, так сказать.

В некогда родном поселении Добрыше было неуютно - на него смотрели, как на икону, забывая при этом закрывать рты. Хорошо было только в лесу, особенно возле источника, где его когда-то крестили, и он задавил руками двух случившихся змеенышей. Думалось ладно, но мысли одолевали, подчас, самые разные. Настроение от этого делалось не самое правильное.

- Жениться тебе надо, сынок, - сказала мама.

Добрыша в ответ только тяжко вздохнул: где же ее найти-то - ту, на которой можно жениться, да при том согласной на такой поступок? Он даже позавидовал отчаянной лихости и беззаботности Васьки Буслаева, удравшего в Англию на вольные хлеба. Ни забот, ни хлопот, только жизнь пытайся уберечь, да при этом не покалечиться сильно.

Когда он внезапно объявился у двора Миколы Селяниновича, то удивленными сделались все: и хозяева, и он сам. Мика поразился визиту известного новгородского воеводы, а Добрыша - дочке пахаря, Настеньке. Никак не удавалось ему подобрать сравнение, на кого она похожа. В голову лезла лишь словесная форма taruni (девушка, молодая женщина, в переводе с рунического санскрита, примечание автора).

- Ты, как suotar (болотная дева, в переводе с ливвиковского, примечание автора), - внезапно сказал Добрыша.

- Кикимора? - засмеялась Настенька.

- Волосы у тебя синие, - смутился он.

Мика деликатно закашлял и предложил гостю войти в дом.

Они беседовали долго, ибо не столь уж часто единомышленники находят друг друга в этом суетном мире.