Теперь и Добрыша понял, откуда берутся все эти клады. Что же, быть участником древнейших обычаев - это вполне по нему. Он посмотрел на Василия, тот, судя по печати мысленной работы на лице, тоже заинтересовался.

- Ну, что же, - сказал управляющий. - Если вы приняли для себя какое-то решение, то и мне остается всего лишь напутствовать вас, как это делали до меня, как это будут делать после меня.

Он жестом попросил у Добрыши его меч, достаточно критично осмотрел клинок, но, видимо, удовлетворился этим.

- На колено! - твердо и торжественно сказал он.

Никитич склонился перед ним на одно колено, про себя думая: "Вот бы по шее мне моим же оружием не саданул! Без головы я потеряю свое лицо".

Но человек из Саво, три раза коснулся мечом Добрышиного плеча, повторяя условные слова про "отца, и сына, и святого духа". Потом протянул клинок эфесом к ливу, коснувшись перекрестием его лба, и добавил, не менее торжественно:

- Ну, вот, теперь ты крещен, как муж. Теперь - ты рыцарь.

То же самое он проделал с изумленным Василием. А потом ушел, не сказав больше ни слова.

Новгородцы для приличия еще немного посидели в келье, где произошел этот обряд, но, поняв, что дело сделано, и ждать больше нечего, отправились к коням.

- Ну, рыцарь Вася, что дальше-то делать будем? - спросил Никитич по выходу.

- Пойдем ямы рыть, рыцарь Добрыша, - в тон ему ответил Казимирович.

Лив понял, что именно сегодня у них и произойдет тот процесс, которого он искренне опасался: дележка. Но почему-то испытывал теперь не некоторую боязнь и нежелание этого, а даже облегчение.

Рыть надо всегда под деревом, а не где-нибудь в чистом поле. Они достаточно отъехали от любого жилья, выбрали огромную липу в три человеческих охвата (видимо, потому что такая же произрастала во внутреннем дворе крепости Саво) и принялись, каждый со своей стороны, рыхлить землю мечами, выбрасывать щитами.

- Господь в помощь! - раздался поблизости голос, показавшийся новгородцам знакомым.

Они обернулись: возле дерева, словно спустившись с его кроны, стоял Сампса Колыбанович и поправлял сбившиеся из-под стягивающего берестяного обруча волосы.

Человек в Ливонии он был известный, не самый последний, даже, скорее, один из первых. Занимался он не очень почитаемым делом - сбором долгов. Но в отличие от обычных сборщиков дани новгородское вече (veto - спор, пари, в переводе с финского, примечание автора) нанимало его для изысканий: хитрит тот или иной человек, либо попал в беду. Как правило, в поле его зрения оказывались люди с высоким достатком, и, как следствие, не вполне ограниченные моральными нормами.

Сампсу люто ненавидели слэйвинские князья, ливонские купцы и духовное руководство новой веры. А еще лютее - коллеги по работе. С ними он не общался и открыто презирал, потому что считал, что только полная человеческая дрянь может оправдывать себя, отбирая последнее добро у сирых и неимущих. Так и получалось, что он принадлежал системе по насильственному возвращению долгов, но, с другой стороны, был над этой системой. Как ему это удавалось, не понимал никто.