– Вы курите? – спросила его хозяйка.

– Нет.

– А вы?

Я подняла голову и взглянула ей в лицо. И обмерла от неожиданности.

Эта женщина была настолько красива, что слово «возраст» не имело к ней никакого отношения. Женщина с такими классическими чертами лица бывают красивы всегда: в молодости и в старости, но особенно, я думаю, в зрелости.

«Интересно, сколько ей сейчас лет?» – подумала я ошеломленно.

– Аня не курит, – ответил за меня Саша.

Я очнулась.

– Простите меня. Я на вас засмотрелась, – сказала я честно.

Женщина негромко рассмеялась. Смех у нее был приятный и искренний.

– Спасибо. Вы славная девочка. Не возражаете, если я закурю?

– Нет, – ответили мы в один голос.

Женщина достала из внутреннего ящика стола серебряный портсигар с ажурной монограммой.

Открыла его, вытащила тонкую черную папироску и щелкнула обыкновенной современной зажигалкой, лежавшей в том же ящике.

Зажигалка смотрелась неприятным диссонансом на фоне всей этой изысканной старины.

Екатерина Михайловна затянулась, выпустила струйку ароматного дыма, пахнущего ванилью, и спросила:

– Почему вас интересует этот человек?

И я поняла, что речь идет об отце Авдеева.

– Нам кажется, что он имеет косвенное отношение к делу об убийстве, – ответил Саша неожиданно пространно.

Хозяйка слегка подняла красивые брови и выпустила в сторону еще одно облако дыма.

– Волик? – спросила она удивленно. – Отношение к убийству?

– Не лично, конечно, – поторопился объяснить Саша. – Просто история эта… с родословной.

– Понятно, – ответила женщина спокойно. Посмотрела на меня и спросила:

– Как тебя зовут, детка?

– Анна, – ответила я.

– Хорошее имя, – одобрила хозяйка.

Встала с кресла, удалилась в соседнюю комнату. Вернулась назад с небольшой бутылкой шотландского виски и тремя старинными стопками.

Я таких никогда не видела. Стопки были на толстеньких «слоновьих» ножках, стекло отливало драгоценной синевой.

Екатерина Михайловна разлила виски по стопкам, подняла свою и предложила:

– За плохую память!

Я сделала маленький глоток. Виски обожгло горло едкой горечью.

– А почему за плохую? – спросила я, поставив стопку на место.

– Потому, что это самый лучший рецепт от бессонницы, – ответила хозяйка с легкой усмешкой. Еще раз внимательно посмотрела на меня и спросила:

– Сколько тебе лет, девочка?

– Двадцать пять.

Екатерина Михайловна откинула назад красивую голову, отягощенную густыми пепельными волосами, и рассмеялась. У нее были красивые зубы. У нее вообще было все красивое.

Отсмеялась. Посерьезнела.

Повернула голову в мою сторону и посмотрела на меня с выражением странной жалости во взгляде.

– У тебя многое впереди, – не то предупредила, не то пожалела она меня.

– Надеюсь, – ответила я дипломатично.

Екатерина Михайловна энергично кивнула.

– Правильно! Всегда так говори! Даже когда не думаешь.

Она помрачнела и опустила ресницы. Ее лицо неожиданно стало очень старым.

А я вдруг вспомнила, что видела эту актрису. Правда, не в театре. По телевизору.

Запись была давняя, еще черно-белая. Но даже в таком скучном цветовом раскрасе молодая Екатерина Михайловна смотрелась обворожительно. Что же это была за оперетта? Я не очень хорошо знаю музыку этого жанра. Кажется, «Фиалки Монматра».

«Карамболина, Карамболетта», – распевала Екатерина Михайловна, сверкая ослепительно прекрасной улыбкой.