– Это точно, – невесело согласился я. Мы пару минут помолчали, иногда сердито косясь друг на друга. Потом Тамара завела машину.

– Отвезу тебя домой, – сказала она примирительным тоном. Я не возражал.

По дороге Тамара окончательно пришла в себя и собралась с мыслями. Мысли у нее были все о том же.

– Смотри, как получается, – заманивающим ласковым голосом проговорила она, когда мы стояли на очередном перекрестке. – Ты так и так теперь должен разбираться со смертью Джорджика. Иначе тебя Гиви пришьет. Это значит, что попутно ты можешь выяснить, куда же все‑таки делись деньги Джорджика.

– С чего ты взяла, что я буду в этом разбираться? – сказал я, пытаясь выглядеть храбрым. – К черту этого Гиви, уеду в деревню к бабушке на все лето. А когда вернусь, то либо Гиви про меня забудет, либо убийцу менты найдут, либо с Гиви что‑нибудь случится. Короче говоря, пережду эту напасть.

– Думаешь, он в деревне тебя не достанет? – скептически посмотрела Тамара. – Гиви не шутил насчет десяти дней.

– У него, по‑моему, вообще напряженка с чувством юмора, – сказал я. – Или нет... Я понял: вы с ним договорились. Ты сказала, что хочешь меня припахать на эти поиски, а Гиви, как воспитанный человек, согласился на меня надавить. Понятно...

– Не было у нас никакого договора! – возмущенно отмела мои подозрения Тамара. – Так сложилось само собой. А потом – ты же сказал, что делать тебе все равно нечего. Так займись вот этим. И мое предложение насчет оплаты твоего труда – оно остается в силе. При условии, что ты откопаешь что‑нибудь.

Я скривился. Слово «откопаешь» ассоциировалось у меня с тяжелым физическим трудом, например с разгрузкой вагона с углем. Подписываться на такое мероприятие мне совершенно не хотелось. Да и какой из меня сыщик? Сыщику нужны мозги. А я – по мнению ДК – мог работать только передвижным шкафом с претензией на мускулатуру. Из работы в «Золотой антилопе» мною был сделан единственный вывод – нужно бить первым и так, чтобы с копыт. Я только не был уверен, что это ценное знание пригодится мне при разбирательстве по поводу смерти господина Джорджадзе.

Хотя... Я вспомнил отделение милиции и подполковника Лисицына. Который помнил моего отца и который был со мной вежлив настолько, что вернул блок «Мальборо». Наверное, Лисицын как‑то связан с расследованием убийства Джорджадзе, а может быть, он это убийство и расследует. Значит, можно к нему подкатиться и все разузнать.

Вот такой метод мне понравился. Минимум умственных усилий. То, что надо. А Тамара истолковала мое многозначительное молчание по‑иному. Она решила, что меня терзают другого рода сомнения, и постаралась их разрешить.

– Я понимаю, – вдруг проникновенно сказала она и коснулась меня кончиками пальцев, – тебе неохота прогибаться под Гиви. Тем более – прогибаться для меня. Но посмотри на все иначе, посмотри с другой стороны...

– С какой? – насторожился я, подозревая, что такой резкий переход от истерики на ласковое щебетание – плохой знак.

– Представь себя самураем, – сказала она, а я обалдело хлопал ресницами, не зная, что сказать. Тамара этим воспользовалась и продолжила: – Основной принцип жизни японского самурая – это верность своему хозяину. А если хозяина убивают, то смыслом всей жизни самурая становится месть за убитого.

Тамара замолчала, ожидая моей ответной реакции.

– Это все к чему? – на всякий случай переспросил я.

– Ты можешь представить себя самураем, – торжественно объявила Тамара. – И считать смыслом всей своей жизни месть за погибшего хозяина.