– Ты можешь представить себя самураем, – торжественно объявила Тамара. – И считать смыслом всей своей жизни месть за погибшего хозяина. То есть за Джорджика. И как будто бы и Гиви, и деньги тут ни при чем. Понял?

Я чуть отстранился, чтобы посмотреть на Тамару. Выглядела она вполне нормальной. Странно.

– Ну, у нас, слава богу, не Япония, – осторожно произнес я. – Хотя спасибо за предложение.

– Не согласен? – удивилась Тамара.

– Во‑первых, какой мне Джорджик хозяин? Я всего три дня его знал. Во‑вторых, ставить это смыслом жизни, конечно, круто, но... – Я поморщился.

– Все понятно, – Тамара вздохнула и убрала руку. – Мельчает мужик, мельчает. Не получился из тебя самурай.

– Я же не отказываюсь, – промямлил я. Еще не хватало терпеть поношения от этой бабы. А потом, я понимал в глубине души – где‑то там, в районе кишечника, – что Тамара имеет право требовать от меня таких действий. Расслабленный Гиви Иванович – не имеет, а вот Тамара... Это совсем другое дело.

Вслух‑то я никогда не признавался, что виноват в смерти Георгия Эдуардовича. Но это вслух. А внутри... Что‑то там грызло меня внутри. Наверное, это и была та штука, которую называют совесть. Догрызла она меня вконец доконала.

– Я же не отказываюсь, – нехотя промямлил я. Важно было не показать свое желание влезать в эти мрачные дела. Важно было показать, как тяжело мне это все дается. Чтобы потом спросить: – Ну и сколько ты мне заплатишь? Из тех денег Джорджика?

– Десять процентов, – сказала Тамара.

– Двадцать, – предложил я.

– Десять, – повторила Тамара. – Десять процентов, десять дней, которые дал тебе Гиви. Пусть будет симметрия.

Она напомнила мне про Гиви Ивановича, и я был вынужден признать – про себя, естественно, – что в принципе никакого выбора у меня нет. Десять дней, десять процентов. Чертова симметрия. Я с ностальгией вспомнил еще недавнее время, когда не знал, чем заняться, и мучился бездельем. Ну вот – нашел себе занятие. Очень может быть, что этого занятия мне теперь хватит до конца жизни.

14

Тамара подвезла меня до подъезда, и мы расстались – без особой теплоты. Как и положено расставаться двум людям, которые знать друг друга не знали, пока их не схватили и не сковали одной цепью. Цепью несчастья.

Дома я лег на диван и долго смотрел в потолок. Вероятно, мне нужно было обдумать план действий на завтра – куда пойти, с кем переговорить, где взять информацию... Только ничего подобного мне в голову не лезло. Лезло другое: я вспоминал все, что случилось с утра понедельника, и не мог отделаться от ощущения, что события скручиваются стремительной воронкой и меня со зловещим урчанием засасывает в эту воронку. Прошло меньше двух суток, но они вместили в себя смерть Георгия Эдуардовича, мой визит в отделение милиции, встречу с Тамарой в офисе, поход в ресторан и бегство оттуда, поездку к Гиви Ивановичу с последующим мордобоем... За прошлую неделю у меня не было и половины таких приключений. Время как будто уплотнилось, сжалось. А вместе с ним сжимался и я, потому что прикидывал, что будет дальше, если события станут развиваться в таком темпе: если понедельничный знаковый ПэЦэ и дальше оправдает себя. Как‑то нехорошо мне было после таких мыслей. Хотелось выпить и тем самым смыть тревожные мысли, будто водой из унитазного бачка. Я позвонил Лимонаду.

Тот, как юный пионер, был всегда готов, тем более что вчерашняя бутылка в его холодильнике уцелела и даже остыла до приятной в летнюю пору температуры. Я выпил первую рюмку, и зубы обдало ледяным холодом, а внутри стала медленно разливаться теплая волна.