Его приятели держали девушку за руки, а Ганс надругался над ней.

Окровавленную, потерявшую сознание, они облили ее водой из ведра и позвали пятого, что стоял у входа в амбар:

— Вилли, брось эту шлюху в эшелон с ранеными на втором пути, открытая платформа, — приказал Ганс, оттирая тряпкой, вынутой изо рта Оли, кровь с пальцев, и снова наполнил стаканы.

Вилли сбил набок пилотку, забросил автомат за спину:

— Пошли!

У него острый подбородок, разноцветные глаза — один много светлей другого.

— Вперед!

Полусгоревшая станция забита платформами с танками; пуская пар, маневрировали паровозы, пахло горелыми резиной и зерном.

— Эй, парень, — окликнул Вилли солдата, прижавшего к зеленому комбинезону несколько банок французских консервов с яркой оранжевой наклейкой («Везет же людям!»), — ты не знаешь, где платформы с ранеными пленными?

— Спохватился! — откликнулся тот. — Их уже час как отогнали.

Вилли озадаченно уставился разноцветными глазами на солдата, выругался:

— А мне мой лейтенант приказал сдать эту девку туда. Как же теперь?

Солдат подсунул консервы к подбородку:

— Да чего тебе возиться? Заведи за полотно и пусти пулю в башку. А лейтенанту скажешь, что сдал.

Вилли покривился:

— Нет, я привык, раз уж получил приказ, делать все честь по чести. Может, все же удастся спихнуть ее куда?

— Я не из конвойной команды. Хотя… Вон там, — он мотнул головой, — стоит товарняк, а к нему арестантский вагон прицеплен с какими-то бабами… Попробуй, может, возьмут.

— Тоже вроде не положено — пленную к арестантам, — с сомнением произнес Вилли.

— Ну, умник, тогда жди до второго пришествия.

— Ладно, пошли. — Вилли толкнул Олю в плечо.

Во все время этого разговора Оля, еще находясь в полуобморочном состоянии, только поняла, что ее хотели расстрелять, но почему-то раздумали. «Уж лучше бы пристрелили», — вяло подумала она.

Они подошли к длинному, бурачного цвета, вагону, в каких обычно перевозят скот. Возле вагона, смоля сигарету, скучал пожилой, с вислыми плечами конвойный.

— Здорово, комрад! — приветствовал его Вилли. — Что за товар у тебя?

— Русское бабье, — конвойный бросил на землю и придавил ботинком окурок, — не иначе, партизанки. В кацет повезем.

— Возьми еще одну, — попросил Вилли, — а то ее эшелон ушел.

— У меня по списку, — возразил было конвойный, но потом махнул рукой: — Э, ладно, давай. Если штукой больше — никто не опросит… Вот если усушка — другое дело… — он рассмеялся, довольный своей шуткой.

Скворцова пришла в себя поздно ночью. Опять лил дождь, монотонно постукивали колеса. «Почему я не бежала с Васильевым?»— в какой уже раз с отчаянием думала она.

Под утро, когда через зарешеченное окно проник свет, Оля увидела справа от себя сидящую на полу женщину лет тридцати в белой порванной кофточке с короткими рукавами и в босоножках. Как выяснилось, Галя — так звали соседку — попала днем в облаву. У нее при себе не оказалось паспорта, она умоляла немцев пройти два квартала до их дома, но те не пожелали и слушать, погнали прикладами на вокзал.

У Гали мрачный блеск немного косящих темных глаз, замкнутое, монашеское лицо. Черные косы лежат на голове тяжелым венком.

— Я им, паразитам, для счета понадобилась, — мертвым голосом произнесла она, — а дома больная мать и трехлетняя дочка Нюша.