— Ну, вам виднее…

Вероятно, счел, что добился победы в «борьбе».

Глава восемнадцатая

«Как ни хорохорься, — печально думала Клавдия Евгеньевна, — как ни подбадривай себя, а годы дают знать. То не рассчитаешь движение и оступишься, зацепишься, что-то упустишь. То понадеешься, что пройдет, а оно не проходит: пустяк, царапина, ожог вырастают в опасность. И болят суставы, одолевает бессонница, и все чаще говоришь себе „нельзя“! В юности счет идет на годы, к старости — на месяцы и дни, отвоеванные у смерти».

Вот в эту минуту горестных размышлений и появилась у нее в доме дочка с внуком.

— Принимай детей, — сказала Лиля, ставя чемоданы на пол, — приехали навсегда…

Клавдия Евгеньевна ушам своим не поверила, заметалась, радостно причитая:

— Давно бы… Боялась это вслух сказать, а давно бы так!

Ох, как мама постарела: лицо стало маленьким, пергаментным, на щеках морщины, глаз подергивает нервный тик, руки, в синих узлах вен, беспокойны и немного дрожат.

У Лили были некоторые накопления, и с первых же недель, преодолевая сопротивление матери, она принялась обновлять квартиру: заменила мебель, собственноручно оклеила стены обоями. Особенно упорно не желала Клавдия Евгеньевна иметь в доме телевизор.

— Он вредно влияет на здоровье, — упрямо говорила она.

— Ну, мама…

— Не спорь, я знаю.

Она стала обидчивой, капризной, как дитя. Когда Лиля все же привезла телевизор, Клавдия Евгеньевна в знак протеста… объявила голодовку и залегла в постель.

Вскоре от этого непрерывного лежания она так ослабла, что ей трудно было дойти даже до кухни, поставить для себя чайник.

Лиля была в отчаянии:

— Мама, ну что ты творишь? Зачем заживо укладываешь себя в гроб? Ну я тебя умоляю, ради нас, встань…

Клавдия Евгеньевна упорно продолжала лежать: Тогда Лиля гневно сказала:

— Эгоистка! Папа увидел бы. Немедленно встань!

Она все же сумела поднять ее с постели.

— Мы уйдем на час с Володей, а ты прибери, пожалуйста…

И действительно, только они ушли, как Клавдия Евгеньевна начала убирать в комнате: подмела, смахнула тряпкой пыль даже с ненавистного телевизора и, намазав хлеб маслом, съела.

А внука своего она явно портила.

— Деточка, — говорила Клавдия Евгеньевна, готовно заглядывая ему в глаза, — ты что хочешь: котлетку или курочку? С пюре или с вареной картошечкой? С огурчиком или с зеленым горошком?

И этот наглец снисходил:

— Котлетку с зеленым горошком.

— Ну что ты, мама, барчука из него воспитываешь? — упрекала Лиля, когда Володьки не было в комнате. — Ведь он тебе на голову сядет. А потом жене и теще. Лучше я сама буду его кормить.

Клавдия Евгеньевна обиженно всхлипывала:

— Я в этом доме лишняя.

И все же нет-нет да проступало в ней что-то от былой горделивости, величественности, когда, уложив волосы валиком, набросив на плечи пуховый платок («Володенька подарил»), сидела на диване, с неприязнью смотря эстрадную передачу по телевизору. Современные ритмы она называла «сплошным воем» и млела, когда исполняли старинные романсы.

Лилия устроилась на работу в научно-исследовательский институт, определила Шмелька в свою школу рядом с домом, и они неплохо зажили втроем.