— Жестока?

— Ты намеренно причиняешь боль!

— Боль?

Смотрит, глаз не отводит. В них слезы блестят.

— Да, боль! А ведь ты такая способная, умная девочка! Мне всегда казалось, что из всех здешних детей ты…

— Я — что?

Качает головой. Глаза в пол.

— Именно ты могла бы мне помочь. Мне кажется, ты могла бы помочь мне помочь остальным.

Ну что ты будешь делать! С самого моего появления в «Белых вратах» между нами возникло что-то необъяснимое: мы страшно друг друга злим. Я отвернулась.

— Мне всегда казалось… — шепчет.

— Что?

— Если б у меня была дочка…

Стою жду.

— Что? — спрашиваю.

— Она была бы похожа на тебя, Эрин.

Я как развернусь, как зыркну на нее в упор:

— Да в этом-то все и дело! Если бы у вас была дочка, вы бы о ней заботились, не то что моя мама! Если бы у вас была дочка, она бы ни за что не оказалась в «Белых вратах»! Если б у вас была дочка, вы бы не сбились с пути, не ушли из дома и не умерли, как умер-да моя мама! Ну, скажите это вслух, чего молчать-то? Вы были бы в сто раз лучше, чем моя мама!

Я выбежала из комнаты. Отыскала в игровой Января.

— Сегодня вечером, — шепчу.

Он осклабился — настоящий дьявол:

— Сегодня вечером.

4

Я поднялась к себе и стала укладывать вещи. Достала из-под кровати рюкзачок. Запихала туда одежду и провизию, которую специально припасла на такой случай: несколько банок кока-колы, чипсы, пачку печенья. Упаковала складной нож и карманный фонарик, купленные во время последнего побега. Положила мыло, шампунь, полотенчико. Сосчитала деньги: три фунта двадцать семь пенсов. Достала из глубины ящика картонную коробку с сокровищами.

Развязала ленту, приподняла крышку. Вытащила прядь маминых волос, ее сережку-попугайчика, помятую фотографию, где мы стоим вдвоем перед нашим домиком, снимок из больницы, где я расту у нее в животе, ее помаду, ее лак для ногтей, ее последний флакончик духов. Разложила все это на подушке. Легонько провела по губам ее помадой «Луч заката». Мазнула мизинец ее лаком для ногтей «Черный тюльпан». Осторожно капнула на палец ее духами «Темный бархат» и провела пальцем по шее. Прилегла на кровать. В открытое окно задувал ветерок. Я закрыла глаза и прошептала:

— Мама! Мама!

Ответа не было.

Я глубоко вдохнула, втягивая в себя ее запах.

— Мама!

Лежу вспоминаю домишко, где мы так чудесно жили. Вспоминаю, как она смеялась, как мы играли. Вспоминаю, с каким вызовом ее глаза смотрели на мир и с какой нежностью — на меня. Она видела в жизни столько горя, но всегда говорила: не важно, что было в прошлом и что будет потом. Наша жизнь вдвоем в Сент-Габриэле навек останется для нее раем.

— Мама! — шепчу. — Мама! Мама!

Лежу перебираю все ее истории. Про то, как она встретила моего отца. Она была ненамного старше, чем я сейчас. Он был матросом с иностранного траулера, зашедшего в порт переждать шторм. Наплел ей с три короба: про морские приключения, про любовь на всю жизнь… Они провели ночь в дешевой гостинице недалеко от причала. Наутро она проснулась одна. Увидела в окно, как их судно уходит в море. Она говорила, что уже тогда, стоя у окна, почувствовала, что в ней трепещет и бьется новая жизнь — я.

— Мама! — шепчу. — Мама!

Вдохнула поглубже. Открыла глаза. Посмотрела на снимок из больницы, где я расту у нее в животе. Я — крошечное существо, плаваю у нее внутри, дрыгаю ручками и ножками.