Отец кивнул. Затраты на переоборудование подъемника намного перекроют финансовые средства, которыми располагает совет общины Верхнего Дуйберга.

   — Возьму заем в сберкассе, — сказал папа. — Потом, по мере роста доходов, все обратно верну.

   Господин Харчмайер, довольный, поглядел в окно.

   — Раньше здесь даже на кирмес[1]такого наплыва не было! — сказал он.

   Ханси посмотрел на чертеж, на схему спусколифта. Он подумал: все-таки надо ему про Альпийское Колено сказать, не то назанимает денег, а рассчитаться потом не сможет.

   Ханси сказал:

   — Пап, ты Альпийское Колено знаешь?

   — Смехотворная, богом забытая дыра. Глухомань: кроме леса и семи домов — ничего, — презрительно сказал господин Харчмайер.

   — Вчера Низбергер и Верхенбергер ездили в Альпийское Колено.

   — Что ж они там поделывали? — спросил господин Харчмайер с удивлением, но без тени беспокойства.

   — Они у бургомистра были!

   — У Штиллеромута? — Господин Харчмайер все еще сохранял спокойствие.

   Надо ему это как-то с подходом преподнести, подумал Ханси. Но никакой подход на ум не приходил. И он бухнул:

   — Они иены и дула продавали, Альпийское Колено тоже хочет стать центром дуйбола!

   Что папа распсихуется, ясно было заранее, но что он ухватит Ханси за свитер и начнет трясти его, как старый половик, на это Ханси не рассчитывал.

   Ханси взвыл:

   — Ой, папа, пусти! Ай, папочка, честное-нречестное, папулечка, святая правда, уй, па-а-а-па!

   Господин Харчмайер отпустил сына. На миг взгляд его подернулся печалью, потом он снял с вешалки тирольскую шляпу с кисточкой, нахлобучил ее на свой квадратный череп и сказал Ханси тихо и хладнокровно:

   — Ну, парень, теперь молись, чтоб обошлось без упокойников! Молиться Ханси не стал, он побежал за отцом. Но так, чтобы тот его не заметил. Это было несложно: господин Харчмайер несся прямиком, не оборачиваясь, бормоча под нос какие-то угрозы, расталкивая отдыхающих, которые попадались на его пути.

   Протаранив деревню, он грузно потопал к двум старинным деревенским домам.

   Низбергер и Верхенбергер стояли у входа в верхенбергеровский дом. Харчмайер направился к ним, Ханси видел, как трое мужчин скрылись в доме, а потом начался жутчайший ор. Разобрать что-либо было невозможно — все трое надрывали глотки одновременно. Ор достиг такой силы, что Ханси почудилось, будто соломенная крыша заходила ходуном.

   Потом внезапно наступила гробовая тишина. На душе у Ханси кошки заскребли — ведь он не молился насчет упокойников. И он принялся торопливо молиться, и молитва его возымела действие. Теперь снова можно было услышать и даже разобрать голоса.

   Низбергер говорил:

   — Я коммерсант, дорогой вы мой, я продам пену любому, кто пожелает. В конце-то концов, я — пенопроизводитель. Почетный член совета общины — моя побочная функция.

   Верхенбергер говорил:

   — Точку зрения моего соседа разделяю «от и до»! Харчмайер говорил:

   — Это ваше последнее слово?

   Видимо, это было их последнее слово, так как сразу же вслед за этим из старинного деревенского дома, тяжело ступая, вышел господин Харчмайер. Он так саданул кулачищем по висевшему у двери коровьему колокольцу, что он очумело зазвенькал. Тут Харчмайер увидел своего Ханси и прогремел:

   — Пошли, парень, здесь нам делать нечего! И чтоб ноги твоей здесь больше не было, понял? Для нас они умерли! Подлецы этакие! У них одно па уме: деньгу заколачивать!

   Ханси топал рядом с отцом вниз, в деревню.