— Вы впервые получаете премию? — спросила журналистка.

— Я ее еще не получил.

— О, извините. Так это что, роман?

— Нет, это биография.

— А, понятно. Что дало вам ее идею?

Трантер изумился:

— Что значит «дало идею»?

— Ну, вы же понимаете. Он кто — ваш родственник, тот, про которого вы написали?

— Эджертон? Нет, он великий викторианский писатель.

— Ясно. А личные вопросы можно?

Журналистке было лет двадцать пять. Трантер и ответил бы отказом, но не хотел, чтобы она накатала о нем нечто неблагожелательное — он-де высокомерен или несговорчив, — и потому согласился:

— Давайте.

— Вы ведь Кембридж закончили, верно?

— Нет, Оксфорд.

— А этот, как его… Эджуорт?

— Эджертон.

— Да, правильно, Эджертон. Он еще жив?

— Нет. Умер в тысяча восемьсот девяносто восьмом.

— Какая жалость, — сказал журналистка. — А я его процитировать хотела. Скажите, ваша жена рада, что вы получили премию?

— Я не женат, — ответил Трантер. — Послушайте, где вы черпаете сведения? Как отыскиваете факты?

— Из интернета беру. В основном из «Энцикломелочи точка ком».

— А записывать вы ничего не собираетесь? Для памяти?

— Нет-нет, все в порядке. И так запомню. Вы не знаете, который тут мистер Казенови?

К 7.30 Габриэль и Дженни завершили пятнадцатиминутный переход от станции к больнице «Глендейл». Сидевший в сторожке привратника Дэйв просто помахал им рукой, когда они прошли мимо него и повернули к «Уэйкли». Габриэль понимал, что Дженни молча вглядывается в установленные Государственной службой здравоохранения таблички — «Отделение лежачих больных», «Электрошоковая терапия» — и что ей понемногу становится не по себе. Первое посещение психиатрической лечебницы способно всякого напугать.

— Все в порядке, Дженни? — спросил он.

— Да вроде бы.

— Вы не волнуйтесь. Там просто сидят и смотрят телевизор несчастные люди. Смотрят телевизор и курят.

Он уже начал жалеть о том, что взял ее с собой. Для второго свидания все происходившее было в высшей степени неромантическим.

Когда они вошли в вестибюль, Роб, дежурный санитар, попросил их немного обождать.

— Простите, — сказал он, — у нас тут сегодня дым коромыслом. Привезли нового паренька. Очень неспокойного. Пришлось послать за доктором Лефтрук, она к тому времени уже домой ушла. Через пару минут все успокоится. Беда в том, что он и остальных пациентов перебаламутил. Это как бегущий по полю огонь. А они ведь, хоть и кажутся спокойными, половину времени по самому краешку ходят.

Коридор, что вел в основное здание, был темен. Только из комнаты, в которой днем проводились занятия по групповой терапии, и пробивался в него тусклый свет; впрочем, он все равно выглядел как туннель сужавшейся в перспективе тьмы. Дженни облизала губы. Откуда-то из глубины здания доносились негромкие стоны.

Они молча разглядывали «картины», которыми были украшены стены маленького вестибюля. Габриэль натянуто улыбнулся:

— Простите, Дженни. Обычно здесь все иначе.

Послышался дробный топоток бежавшего куда-то человека — в больнице знак всегда недобрый, Габриэль усвоил это за те годы, что приходил к брату. И снова настала пугающая тишина.

На окнах квадратного вестибюля висели шторы с рисунком из оранжевых и коричневых квадратов.