Джой пел, и золотая челка то и дело падала ему на глаза. Голос его не окреп еще, но был нежен и чист, Хови ему аккомпанировал, точно настоящий артист. Пальцы его бегали, по струнам, он то и дело подмигивал Джою. Прохожие останавливались, чтобы поглазеть на них. Кое-кто улыбался, а чьи-то невеселые лица еще больше мрачнели. Многие протягивали руки к перевернутой кепке Джоя, опускали в нее пятицентовики и другие мелкие монетки.

Хови и Джой закончили представление в сумерки. Они набрали семьдесят восемь центов! Мы купили горячих сосисок и буханку хлеба, и еще у нас оставались деньги на завтрак. Мы давились едой и ликовали: можно себе представить, как пойдут дела, когда мы отыщем ресторан или танцевальный зал, где будет пианино! Я буду играть популярные мелодии, Джой — петь. Я недооценивал Джоя. Он утер мне нос.

Давно я так не радовался. На углу улиц Рэндолф и Уобаш мы обрели веру в себя, цена ей — семьдесят восемь центов, но в наших глазах это целое состояние. Как приятно держать в руках заработанные тобой деньги!

Когда стемнело, мы улеглись рядышком под лестницей, ведущей на платформу надземки, и немного поболтали вполголоса, повторяя, будто припев, слова: «Не пропадем, вот увидите, не пропадем!» Так часто твердили одно и то же, что, когда заметили это, весело рассмеялись.

Джой и Хови очень устали. Вскоре они уже спали, прижавшись друг к другу, но я не мог уснуть. Порывы ветра заносили под лестницу клочки старых газет и пыль. Над головой то и дело проносились поезда, но вскоре я привык к грохоту и перестал его замечать.

Какая-то женщина заглянула под лестницу, а потом долго стояла, прислонившись к столбу. Стояла так близко, что я мог дотронуться до нее, но она не заметила нас. По ее лицу текла слезы. Я вспомнил Китти и вздохнул с облегчением, когда женщина наконец поднялась на платформу.

Поздно ночью в ярком свете луны появился полицейский. Увидев нас, он остановился. Я зажмурился, и он решил не будить вас. Постояв немного, он медленно зашагал прочь.

Утром мы плотно позавтракали — дома давно так не ели — и отправились на товарную станцию. У нас оставались деньги на трамвай, поэтому, узнав у прохожих, на какой номер сесть, мы с шиком доехали до железнодорожной станции, денег мы не жалели. Чего там, уедем товарняком куда подальше, потом Хови и Джой дадут еще одно представление, их выручки нам хватит на пропитание, пока не подыщем настоящей работы. У нас оставалась половина вчерашней буханки — съедим ее в дороге.

На товарной станции мы увидели огромное множество стальных путей. Взад и вперед сновали паровозы, тут же грузили вагоны, сцепляли составы — такое вокруг творилось, не описать! Какая-то разношерстная публика — не железнодорожники, а всякие типы, вроде нас, крутились у вагонов, заглядывали в них, ждали сигнала к отправлению.

Заслышав гудок, они прыгали в открытые двери или на буферную площадку, а с нее взбирались на крышу. Если в толпе попадалось приветливое лицо, я осторожно задавал вопросы, пытался выяснить, что к чему, но таких лиц было мало. В тот год все мужчины казались одинаковыми — худые, хмурые, злые. Однако нам все-таки попался один довольно дружелюбный человек. Он сказал мне, что уже пятнадцать лет бродяжничает. Мы признались ему, что пробираемся на Запад, и бродяга без лишних расспросов показал нам нужный состав, добавив, что он уходит в Айову после обеда и на следующее утро будет в Небраске. Нам это подходило: во-первых, Небраска — Запад, во-вторых, далеко от Чикаго.

Я спросил у него про железнодорожную охрану. На самом деле они так жестоки, как пишут в газетах?

— Бывает, — ответил он. — Особенно когда начальство на них давит и грозит увольнением.

Он сам видел, как охранники сбрасывали людей с поезда, но однажды он был свидетелем того, как взбешенная толпа безбилетников столкнула на полотно контролера.