– Феликс Эдмундович, – проникновенно сказал Билёв. – Я объяснил Аксёнову, что он должен подать в нашу партийную ячейку заявление, приложить фотографию, и его дело будет рассмотрено на ближайшем собрании. Видимо, он меня неправильно понял. Думаю, Аксёнов был просто пьян, иначе не стал бы отвлекать по мелочам Председателя ВЧК.

С дивана раздался приглушённый смешок Артузова.

– Извините, товарищ Дзержинский, не удержался, – пояснил Артур. – Я знаю Аксёнова больше года, и за это время его не то что пьяным, но даже выпившим никто не видел. Подозреваю, что он вообще ни разу в жизни не пил.

– Было однажды, – признался я. – В госпитале, после операции, врач полстакана спирта налил. Думал, умру.

Я сказал чистейшую правду. Какая разница, что она из другой жизни?

– Если бы товарищ Аксёнов утром был пьян, я бы это уже заметил, – холодно сказал Дзержинский. – Мне очень не нравится, товарищ Билёв, что вместо того, чтобы признать ошибку, вы пытаетесь оболгать своего товарища. А ещё больше не нравится, что вы считаете незаконное исключение из Коммунистической партии мелочью.

– Товарищ Дзержинский, вы меня неправильно поняли, – заюлил секретарь партъячейки. – Я не сказал, что Аксёнов был пьян, я сказал, что мне показалось, что он пьян. И я не считаю мелочью это дело. Просто Аксёнову не стоило бы тратить ваше драгоценное время, чтобы решать личные вопросы.

– Товарищ Билёв, вы слишком многословны. Как говорил мой дед: «Więcej słuchaj, a mniej mów – zawsze szkodzi zbytek słów», – сказал Дзержинский. – Касательно товарища Аксёнова – завтра он должен получить партбилет, где датой вступления в партию будет стоять август тысяча девятьсот восемнадцатого года. – Подняв ладонь и пресекая возражения Билёва, Председатель ВЧК продолжил: – Вы исключили человека из партии, не поинтересовавшись, где он и что с ним. Товарищ Аксёнов, а где вы были в июле этого года?

– Вначале в тюрьме, потом в концлагере на острове Мудьюг, потом, когда бежал вместе с другими товарищами, в лесах, – коротко ответил я.

– Билёв, вы все поняли? – спросил Дзержинский.

– Понял, – угрюмо ответил секретарь, но всё равно продолжал спорить: – Но, товарищ Дзержинский, откуда я могу знать, где находится тот или иной чекист? У Аксёнова есть непосредственное начальство – вон оно здесь сидит. Почему ни Кедров, ни Артузов не поставили меня в известность?

– Артур Христофорович, а вы где были в июле? – поинтересовался Дзержинский, жестом давая понять Артузову, чтобы тот не вставал.

– В июле я занимался делом Вацетиса, – сообщил Артур.

– Товарищ Билёв, вы слышали? Это не руководители отделов должны бегать за вами и сообщать, куда и зачем отправлен их сотрудник, это вы сами должны всегда быть в курсе – где находится член нашей первичной организации. Жив он или нет, или в секретной командировке. Вы же ведёте себя не как большевик, а как бюрократ. Значит, так, – хлопнул Феликс Эдмундович ладонью по столу, словно бы подводя итоги. – Завтра вы напишете заявление о сложении с себя полномочий секретаря партъячейки, сдадите дела заместителю. Я подумаю, как вас использовать дальше, но в ВЧК крючкотворам и бюрократам делать нечего. Всё, вы свободны.

Билёв, словно вмиг потеряв половину веса и уменьшившись раза в два, на негнущихся ногах пошёл к выходу. Мы с Артузовым переглянулись, решив, что и нам пора уходить, но Дзержинский кивнул Артуру – мол, садитесь ближе, и тот занял опустевшее кресло.