Их  ближайшие соседи, Питчфорды, жили на ферме в двух милях от них, и не ответили,  когда папа позвонил им. Они были старыми. С детства жили в национальном  заповеднике, и почти семь десятилетий провели в огромных прохладных глубинах леса,  прежде чем большую часть территории расчистили для новых переселенцев. Мистер  Питчфорд по-прежнему владел охотничьими ружьями, которые относились к эпохе  Первой Мировой. Однажды он показал их Джеку и Гектору, и дал им подержать тяжелые  и громоздкие стволы, пахнущие маслом.

Закончив  звонить по телефону, папа переглянулся с мамой. Его взгляд вселил Джеку  подозрение, что свинья, возможно, уже нанесла их соседям визит.

Джека  бросило в холод и затрясло, ему казалось, что он вот-вот упадет в обморок от  страха. Перед глазами непрерывно проигрывалась картинка длинного торса твари,  прижавшегося к окну, так что бурые соски, выглядывавшие из черной, собачьей  шерсти брюха, прижались к поверхности стекла, словно детские пальцы. Копыта  "свиньи" едва коснулись окна, но этого было достаточно, чтобы стекло  задребезжало в раме.

В  доме не было ничего, ни двери, ни предметов мебели, из которых можно было бы  сделать баррикаду. Папа знал это, и Джек представлял себе треск дерева, звон  бьющегося стекла, раздающиеся вслед за этим всхлипы сестры и крики родителей,  когда "свинья" вломится в их дом, хрюкая от голода и визжа от  возбуждения. Он тихо застонал и на какое-то время закрыл глаза, после того, как  фигура исчезла в тени окружавших веранду деревьев. Попытался прогнать от себя  образ этого рыла и тонких девичьих волос, спадающих на кожистые плечи.

А  затем мама сказала: "Билл, пожалуйста. Пожалуйста, не выходи на улицу".

Дети  предположили, что мама взяла папу за локоть, говоря это. Хотя не видели, как  она делает это, поскольку к тому времени были отправлены в постирочную, где с  тех пор и оставались. Но по тону ее голоса они знали, что она взяла папу за  руку.

"Шшш,  Джэн. Тише. Оставайся с детьми", - сказал папа маме. Он вышел из дома, но  никто так и не услышал звука заводящегося двигателя. "Моррис Марина"  стоял в конце подъездной дорожи, под австралийской акацией, где Гектор однажды  нашел странную кость, предположительно, коровью. В постирочной дети, прижавшись  друг к другу, стали молиться про себя и, напрягая слух, пытались расслышать  звук двигателя, но тщетно. И с тех пор, как папа ушел за машиной, больше они  его не видели.

Гнетущая  тишина, в тот вечер ворвавшаяся в их жизнь, усиливалась, отчего тиканье часов в  коридоре казалось оглушающим. Тревога ожидания стала, будто, осязаемой.

В  конце концов, мать открыла дверь в постирочную, чтобы дать знать о своем  возвращении. Она попыталась улыбнуться, но губы у нее были слишком напряжены.  На щеках виднелись красные полосы, оставленные пальцами, когда она сжимала себе  лицо. Иногда она делала так по вечерам, когда сидела одна за кухонным столом. И  часто делала это, когда папа уходил искать Шнаппса. Маме никогда не нравился ни  новый дом, ни окружающая его местность. Не нравились ни свисты и крики птиц, ни  жалобное повизгивание в ночи, напоминавшее плач напуганных детей, ни следы  животных под ее бельевой веревкой, болтавшейся на диком ветру, ни жирный,  длинный угорь, которого они видели в ручье, с зажатым между челюстей ягненком,  ни огромные липкие цветы, кивавшие тебе, когда ты проходил мимо, ни пропавший пес,  ни украденные цыплята... Их матери не нравилось все это, и она говорила, что  сомневается, что когда-нибудь станет "Киви" (уроженкой Новой  Зеландии - прим.