|
– Люди… Вы такие забавные. Приставь вам ко лбу пистолетное дуло, и вы закричите «я не хочу умирать», но лишь считаные скажут «я хочу жить». Вы страшитесь смерти, при том что мало кто из вас действительно ценит жизнь. Некоторые умирают внутри задолго до того, как их сердца устают от бесполезной работы. И ходят, и жрут, и говорят… Пустышки, медленно гниющие заживо, зачем то ещё существующие. Лишь для того, чтобы дышать, не понимая, что их дыхание само по себе удивительно. – Демон смотрел сквозь неё. – Ваш мозг хранит тысячи терабайт информации. Ваше сердце перекачивает миллионы литров крови. Вы рефлекторно совершаете действия, требующие идеально слаженной работы десятка мышц и миллиардов нейронов. Вы сами – филигранный шедевр генезиса, существующий в мире тепла, красок и невероятностей, способный позволить себе роскошь воспринимать всё это нормой вещей. Докучливой обыденностью. И только и делаете, что ноете, и жалуетесь, и скучаете, и считаете жизнь надоедливой…
Ева поймала себя на том, что вопреки всему, включая здравый смысл и чувство самосохранения, ощутила жалость. Потому что за шутовской маской проступило нечто бесконечно усталое – и столь же древнее, сколь вселенская тьма, открывавшаяся на дне его зрачков. Мэт мог сколько угодно прикидываться мальчишкой, но не стоило забывать, что рядом с ней абсолютно нечеловеческое существо. Абсолютно сумасшедшее – если брать за точку отсчёта людской взгляд на здоровую психику. Абсолютно одинокое. Межгранье являло собой холодную, безжизненную, бесформенную пустоту меж миров. Черноту космоса, разделявшую звёзды, приправленную отсутствием привычных трёх измерений. Ева не помнила, в какой из библиотечных книг вычитала это, но желание Мэта вырваться из пустоты, лишавшей его даже толкового подобия облика, вполне можно было понять… Если не учитывать, что демон не смог бы мирно сосуществовать с теми, кто населяет настоящие, живые миры. И вряд ли собирался. – Но наш малыш прав. Ты не из таких, – заключил Мэт внезапно. Глаза его вновь полыхнули потусторонним фосфором. – Даже сейчас ты живее многих, кто считает себя живыми лишь на основании бьющегося сердца. Ева вспомнила, кого жалеет. Напряглась, как почуявший ловушку кролик. – К чему всё это? – Будет жаль, если в итоге ты так и останешься мёртвой. Или не мёртвой, но несчастной. Потому что не пожелала рискнуть и пойти ва банк. Будучи мёртвой снаружи, ты вскоре умрёшь и внутри, ибо долго такое существование выдержать не сможешь. Не ты. Будучи живой и выбрав любой из миров, ты непременно пожалеешь о том, который в итоге не выбрала. К счастью, Ева неоднократно за жизнь досаждала своим недругам тем, что категорически не бралась «на слабо». – Мы с Гербертом прекрасно обойдёмся без твоей помощи. И что нибудь придумаем. Когда придёт время. Мэт лишь рассмеялся. Высоким заливистым многоголосьем, нывшим в ушах перезвоном ржавых бубенцов. Очень зловещим полным отсутствием в нём какой либо зловещести, если не считать задорную безуминку. – Посмотрим, златовласка. – Демон растворился за гранью зримого, предоставив Еве возможность хоть всю ночь смотреть на электронную вязь книжных строчек. Теперь, в безнадёжно испорченном настроении, текст резал глаза и чувство вкуса невыносимой бездарностью. – Посмотрим.
Глава 20 Con fuoco
– Честно сказать, я удивлён, – изрёк Миракл, следующим вечером заглянувший в замок Рейолей. – Чему, лиэр? – уточнила Ева, вышагивая рядом с ним по садовым дорожкам. – Мирк, не «лиэр». Даже при дворе наречённые зовут друг друга по имени. Привыкайте… вернее, привыкай. – Он вскинул руку чуть выше, освещая путь фонарём, внутри которого мерцал волшебный кристалл. |
