– Слушай, Третий, – сказал он, хватая Третьего за рукав. – Общее собрание намечается сегодня после ужина. Ты о чем выступать будешь?

Третий задумался. Двенадцатый терпеливо попыхивал едким дымом.

– Не буду я выступать! – наконец заявил, безуспешно пытаясь освободиться от цепкой руки своего собеседника, Третий.

– А между прочим, Первый будет выступать, – поведал, почему то оглянувшись на свой кабинет, Двенадцатый. – И Седьмой, и Восьмой тоже выступят.

В прениях, значит. А может, еще кто то захочет выступить. Впрочем, может, и не захочет больше никто. Прения – это дело такое. Кстати, собрание буду вести я. Бумагу я уже приготовил, и карандаш, чтобы протокол оформлять как положено, а ты, стало быть, не будешь выступать? Как же так, Третий? А? Вот ты сегодня не выступишь, а завтра мне на дежурство заступать, а послезавтра Пятая идет на дежурство. Хотя нет, Пятая вчера уже дежурила, а сегодня очередь Четвертого.

Третий терпеливо слушал и даже согласно кивал головой, но нить рассуждений Двенадцатого он успел потерять и теперь думал только о том, как бы вклиниться в поток его речи, чтобы сообщить, что его ждет Первый. Такой предлог должен был подействовать. Упоминание начальства всегда безотказно действует на верноподданных пустословов.

– …а на завтрак – здоровенный, сочный бифштекс и суп с лимонной долькой, – говорил между тем Двенадцатый, вцепившись мертвой хваткой в комбинезон Третьего. – Лимончик, знаешь ли, такой кислый, как ни странно, а бифштекс недосолен, но в целом обед был.

Тут в кабинете за спиной Двенадцатого затрезвонил телефон, и он неохотно прервал свои разглагольствования.

– Подожди, я сейчас, – сказал он Третьему и ринулся к аппарату.

Третий, однако, ждать его не стал, а прошел дальше по коридору, открыл дверь под номером один и оказался в небольшой приемной, где Десятая с непостижимой скоростью отбивала на машинке какой то текст, поглядывая в исписанные листы бумаги. Третий увидел, что почерк на этих листах принадлежит ему, и, значит, Десятая перепечатывала набело отрывки из Книги, которую он переписывал, но спрашивать ее по этому поводу наверняка не имело смысла.

Десятая обратила внимание на Третьего лишь тогда, когда допечатала очередной лист до конца и принялась заправлять в машинку следующий.

– Ну, что ты стоишь? – с легким раздражением спросила она. – Зачем пожаловал?

– Первый у себя? – вопросом на вопрос ответил Третий.

– Как понять – «у себя»? – сразу придралась к его словам Десятая. – Любой человек всегда бывает у себя. Я, например, сейчас – у себя. И ты тоже – у тебя.

– Я имел в виду, в своем ли кабинете Первый, – терпеливо пояснил Третий. – Так обычно говорится.

– «Говорится, говорится», – передразнила его Десятая. – Мало ли что говорится! Не все то, что говорится, пишется, понял?.. Заходи, горе луковое, он тебя давно ждет!

Первый, однако, был у себя не один. Сидевший перед ним на краешке стула Второй что то рассказывал, возбужденно размахивая руками. Из кармана его свешивалась до самого пола лента рулетки.

Первый жестом указал Третьему на свободный стул и продолжал внимать Второму, но вид у него при этом был, как всегда, отсутствующий, лицо – каменное, и не понять было, слушает он собеседника или решает в уме какую то сложную задачу.

Покосившись на Третьего, Второй с нарастающим жаром продолжал говорить:

– Все пропало, все пропало! Что теперь будет с нами? Если она постоянно сжимается, то…

– Кто – она? – вдруг прервал его Первый. Второй затруднился с ответом.

– Как это – кто? – удивился он. – Ну, эта… как ее? Да не помню я, как это называется! И бог с ней! Просто Девятый еще не нашел этой штуке подходящее название… Но положение чрезвычайно серьезное! И оно будет ухудшаться и впредь! Может быть, дело опять дойдет до Катастрофы – помяните мое слово, Первый!

– Кто – оно? – опять перебил его Первый.