Человечество оказалось под угрозой превращения в скопище душевнобольных. Причины возникновения заболевания так и остались тайной. Некоторые ученые полагали, что эпидемия вызвана экологической катастрофой, но были и те, кто утверждал, что главная причина кроется в изменении социальных условий бытия человека. Наибольшую популярность получила теория Одного швейцарского психиатра, доказывавшего, что возбудителем странной болезни является тот поток информации, который захлестывал планету на протяжении последнего столетия.

Как бы то ни было, следовало найти действенный способ борьбы с новой болезнью. И в первую очередь надо было остановить ее триумфальное шествие по планете. В качестве панацеи был избран вариант, предполагавший полную изоляцию такого рода больных от остального общества. Практика показала, что в случае искусственного ограничения поступающей к больным информации происходит спонтанное выздоровление.

– Вот кто вы такие и вот почему вы отгорожены от мира Стеной, – закончил свое повествование Двенадцатый.

Признаться, его рассказ меня тоже не устраивал.

– Ладно, – сказал я, когда Двенадцатый умолк, – изоляция сумасшедших – это понятно… Своего рода – психический лепрозорий, да? Но ты вот что мне скажи: зачем нас понадобилось изолировать не только в пространстве, но и во времени?

– Чего чего? – опешил Двенадцатый. – В каком это смысле?

– Мы все проживаем один и тот же день, – объявил я. – Это я точно знаю!

– Эх, ты! – с горьким сожалением сказал Двенадцатый и покрутил пальцем у виска. – А я то грешным делом подумал, что ты выздоравливаешь! Поэтому и решил открыть тебе глаза. А ты… Ладно, лежи и ни о чем не думай. Постарайся уснуть, и все будет хорошо. Когда нибудь ты, может быть, и выздоровеешь. Идем, Четвертый, а то время уже позднее, а режим есть режим, и я как представитель медперсонала…

Они вышли из комнаты, и их шаги стали удаляться по коридору.

Глаза мои и вправду слипались так, что временами я начинал проваливаться в какую то бездонную яму, но мне все таки удалось справиться с неудержимыми позывами ко сну.

Я знал, что если сейчас засну, то завтра проснусь ничего не помня, и тогда все повторится сначала, а это будет значить, что еще один день прожит напрасно. И тогда я потянулся за бумагой с карандашом и писал до самого рассвета при тусклом свете ночника.

У меня получилось своего рода письмо. Письмо самому себе – в завтрашний день. Главное – суметь вспомнить о нем. Вся трудность заключается в том, что я не могу положить его на видное место – если даже все рассказы, которые я слышал этой ночью, являются лишь плодом фантазии моих сотоварищей, то где гарантия, что за мной, как и за всеми остальными, не осуществляется тайный контроль? Эти скрытые наблюдатели делают все, чтобы помешать мне докопаться до истины, а в конечном счете – чтобы не выпустить из этого, столь уютного и сытого, плена. Теперь я не сомневался, что мои намерения познать мир встречают мощное и тщательно продуманное противодействие с их стороны.

И если они найдут эти мои записки, то наверняка уничтожат их и предпримут дополнительные меры, чтобы не давать мне возможности думать.

Вот что мне пришло сейчас в голову! Самым надежным местом для хранения своих записей является тот сейф, который стоит в моем кабинете. Ключ от него – всегда при мне. Надо лишь забраться через окно в свой кабинет так, чтобы это не заметил дежурный по Рабочему корпусу.

Что я сейчас и сделаю.

Если моя затея закончится благополучно, то ты сейчас читаешь эти строки, мое завтрашнее "я". А может, и не завтрашнее, а послезавтрашнее… послепосле послезавтрашнее… Какое это для меня – для нас с тобой – имеет теперь значение, правда ведь?

Ну, я пошел, а то уже светает и я боюсь, что засну прямо на ходу…"

Глава 4

Однако рукопись на этом вовсе не кончалась.