Матрена сощурила глаза, присмотрелась: кто это с форсом на такси к ее дому подкатил?..

Городская какая-то… Носочки, шляпка, сумочку возле груди тискает…

Охнула. Ладони к сердцу прижала:

— Надька… Ты?! — и, спотыкаясь о беснующуюся в ногах собачку, побежала к калитке. — Замолчь, Полкан!

Таксист оформил прощальным клаксоном звуковой фон сердечной встречи. Гудку заливисто вторил Полкан, родственницы общались придушенным волнением шепотом.

— Надька, глазам не верю — ты! Все утро тебя вспоминала, подумала — привиделась ты мне! — всхлипнула, ткнулась влажной потной щекой в шею невестки.

— Здравствуй, здравствуй, Матренушка… — Обычно сдержанная Надежда Прохоровна была готова разрыдаться от переизбытка чувств.

— Не чаяла и свидеться, — всхлипнула золовка. — Ну, пойдем в дом. — Поднялась на крыльцо, обернулась к гостье и недоуменно покачала головой. — Все утро только о тебе и думала, и надо же — приехала… — Удивленно разглядывая Надежду Прохоровну, взялась за дверную ручку, потянула. — Ах, бестолковка! Заперла ведь дом!

Удивленная в свою очередь, Надежда Прохоровна смотрела, как странно долго разыскивает Матрена ключи от врезного замка: раньше, когда ходили за дом на огород, дверей в деревне не запирали. Не хоронились.

Да и сейчас, по всей видимости, навык еще не наработан: Матрена никак не могла вспомнить, куда положила ключ, хмурилась, губами шевелила.

Потом нашарила его за притолокой и на конец-то распахнула дверь:

— Входи, Надежда. Сейчас чай поставлю, попозже баньку затоплю…

Прохладные полутемные сени навсегда пропахли немного больничным яблочным духом. В углу, на привычном месте, стоял большой алюминиевый бидон с колодезной водой, поверх его крышки лежал все тот же щербатый эмалированный ковшик со вставленной в полую ручку длинной деревяшкой.

За годы деревянная часть ручки отполировалась до полной гладкости, Надежда Прохоровна подцепила со дна бидона немного голубоватой парамоновской воды, напилась и…

Словно в прошлое вернулась! Помолодела лет на двадцать. Яблочный запах, вкус воды изнутри, до самого нутра, пробили! Память хлынула на голову тяжелым водопадом… Свекор с гружеными саночками тащит бидон от колодца, Аграфена Васильевна громко уговаривает корову не баловать на дойке, все сени сапогами и валенками заставлены — гости в дом приехали…

Едва не ударившись о низкую притолоку толстенной двери — сколько они с Васей шишек тут набили, помнится! — Надежда Прохоровна вошла в чистенькую светлую горницу, замерла у порога, чувствуя, как бьется в горле удушающий комок пульса… Огляделась сквозь подступившие слезы.

Изнутри дом как будто съежился. Навис потолком, сдвинулся стенами…

Бежевые в розовый цветочек обои немного засидели мухи по углам. Со старых пожелтевших фотографий неулыбчиво и строго смотрят свекор со свекровью — не просили прошлые фотографы молодую пару улыбнуться вылетевшей «птичке» или сказать «чи-и-из», как нынче принято. В каждой российской избе висят на стенах такие чинные фотопортреты неулыбчивых родителей, серьезных бабушек, степенных дедов в военной форме…

Надежда Прохоровна нашарила в сумочке очки, нацепила их на нос и подошла к цветной мешанине фотокарточек детей и внуков Матрены…

Елена… Дима… Сын улыбается, опираясь на броню могучего танка, Надежда Прохоровна присмотрелась к погонам — лейтенант еще… Сейчас, поди, полковник… Дочь Елена держит на руках годовалого щекастого карапуза — внук…

— Надь! — раздался голос Матрены.