— Ох, Васька! Я же ему рассказывал. И тридцати лет не прошло — он уже забыл. Всё мимо ушей! Ну, конечно! Ему-то не надо — он же не перекидыш.

Потапыч вытащил из кармана штанов здоровенные ножницы.

— Давай, перекидывайся обратно! Стричь тебя буду. Походишь лысым немного. Зато не жарко.

Это ещё на хера?

Я вопросительно посмотрел на Потапыча. Но старик только нетерпеливо щёлкнул ножницами.

— Давай! Не до ночи же с тобой возиться! Я жрать хочу. Да и ты сейчас оголодаешь.

Я перекинулся обратно в кота.

Старик уселся на траву и принялся щёлкать ножницами. Холодный металл, касаясь кожи, заставлял ёжиться. Шерсть на загривке поневоле вставала дыбом.

Я негромко зарычал. Сухая ладонь легла мне на холку.

— Стой спокойно!

Я скосил глаза и увидел, как на траву мягко падают пятнистые рыже-серые шерстяные пряди. Их становилось всё больше и больше.

Через полчаса Потапыч вытер ножницы о траву и сунул их обратно в карман.

— Ну, вот и всё! Давай, перекидывайся обратно!

Ага, щас!

Я закрутился волчком, пытаясь разглядеть — что там настриг этот парикмахер.

Потапыч снова расхохотался.

— Может, тебе зеркало принести в полный рост? Перекидывайся уже!

Я встал на задние лапы и перекинулся в человека.

Ага, получилось, бля!

— Одежду не надевай, погоди!

Потапыч бесцеремонно сгрёб шерсть с травы на мою рубаху и, кряхтя, поднялся с земли.

— Идём со мной!

Я завернул шерсть в рубаху, подхватил остальные шмотки и пошёл за стариком к его лачуге.

Дружинники проводили нас удивлёнными взглядами.

— Заходи!

Потапыч открыл низкую дверь и пропустил меня вперёд.

Я пригнулся и вошёл внутрь.

Вдоль стены стояли грубо сколоченные нары, на которых лежал Божен. В дальнем углу — стол из толстых сосновых досок и крепкий табурет. Над столом приколочена широкая полка. Возле самого входа — сложенная из булыжников печь с глиняной трубой.

— На, вот, держи!

Потапыч протянул мне длинную иглу с большим ушком и моток крепких ниток.

— Пришей ко всей одежде по пучку своей шерсти. Начни со штанов. А потом — ко всем остальным вещам, которые носишь. Хоть к мечу, хоть к кольчуге. Где нельзя пришить — примотай или приклей. И следи, чтобы не отклеилось. Тогда шмотка будет перекидываться вместе с тобой.

Бля! Что так можно было, да?! Охренеть!

Я вприпрыжку наярил к выходу, и вдруг холодная рука цепко схватила меня за запястье.

— Немой! — слабо простонал Божен.

Очнулся, святоша!

— Немой! Крест мой где?

Одной рукой Божен вцепился в меня, другой — вслепую шарил по своей груди.

— Крест!

Я вопросительно посмотрел на Потапыча. Старик нахмурил брови.

— Не нужен ему пока крест. Пусть так полежит, отдохнёт. А ты иди! Вечер скоро. В темноте, что ли, шить будешь?

Я вырвал руку из слабых пальцев Божена и выскочил наружу. Тут же, у входа плюхнулся голой жопой на холодную траву и принялся крепкими двойными стежками пришивать пучок шерсти к штанам.

Через час я обшил шерстью всё, что можно. Натянул одежду и решил пробовать.

Перекидываемся, Немой!

Оп-па!

А теперь на задние лапы и обратно!

Получилось! Я стоял полностью одетый. Получилось, бля!

— Ну вот! Другое дело!

Потапыч снова выглянул из своего жилища.

— Погоди, я сейчас!

Он ушёл к костру и вернулся с деревянным ведром в руке.

— Надо святоше отвар дать.

Со стороны костра явственно доносился одуряющий запах ячменной каши с мясом. Я нетерпеливо сглотнул слюну, но остался дожидаться Потапыча.

Наконец, старик вышел на улицу и плотно прикрыл за собой дверь.