Она почувствовала на себе ревнивый взгляд учителя; заметил его и Анатолий. Он в ярости двинулся на нее:

– Заткнись! Думаешь, ты мне нужна? Нет, не нужна! Жирная корова с огромными ногами!

Ее правая рука напряглась, в ней сконцентрировалась вся сила, как ее учили на тренировках.

Нужно только представить себе, что ты разрубаешь противника.

Ступай в секцию карате, сказал когда‑то отец, тебе будет полезно. Будешь чувствовать себя уверенней.

Удар пришелся по голове Анатолия, за левым ухом. Раздался странный треск. Парень упал. И больше не шевелился.

Фредерсен вытаращил на нее глаза:

– Что ты наделала?

Мысли Корнелии ворочались необычно медленно и были тяжелыми, будто каменными, с острыми краями.

Фредерсен опустился на колени возле Анатолия:

– Ты…

– По‑моему, он мертв, – сообщила она.

– Да… – Фредерсен встал; он казался совершенно спокойным. Посмотрел на нее.

– Он был у меня прошлой ночью, потому что он… не хотел… – Корнелия с трудом выговаривала каждое слово, будто ее рвало ими. – Он был ласковым, потому что привык, потому что ему приходилось быть ласковым. У каждой задачи есть свое решение. – Она рассмеялась и почувствовала, как внутри закипает бешенство. – Жизнь – это математика.

Фредерсен покачал головой.

– Вы собираетесь меня ударить? – продолжала она. – Убить? Пойдете за решетку за двойное убийство?

– Вот лежит мальчишка, мертвый. Неужели тебе наплевать? Ты такая бесчувственная? – Фредерсен почти кричал.

Корнелия задумалась, наморщила лоб и пожала плечами.

– Да! – решила она и с ужасом ощутила, что так оно и есть на самом деле. – Я бесчувственная!

Дождь, слишком теплый для января, намочил волосы, они прилипли к коже. Учитель и ученица стояли напротив друг друга и молчали. Наконец Корнелия сказала:

– Но я умею подделывать чужие почерки.

Телефон. Тойер открыл глаза. Возле него уютно посапывала его турецкая женщина. Было еще темно.

Он вышел с трубкой в коридор, но вскоре вернулся и стал на ощупь искать одежду. Ильдирим зажгла свет, заморгала:

– Что‑то случилось?

– Увы, да. Мне надо ехать. В зоопарке, во рву обезьянника, лежит мертвый парнишка.

– В обезьяннике? – удивилась она. – Сколько сейчас времени?

– Начало седьмого. Разбудили ни свет ни заря. Не люблю ситуаций, когда не могу принять душ.

– Значит, в обезьяннике? И сколько ему лет?

– Школьник, – тихо ответил гаупткомис‑сар. – По словам Лейдига, восьмиклассник, значит, сверстник Бабетты. Из Киля. Их группа живет на турбазе, во всяком случае, так сообщили при звонке в полицию. Вроде ничего криминального, нам придется лишь установить подробности. Впрочем…

– Дело все равно паршивое, – кивнула Ильдирим и протянула руку за сигаретами и ингалятором с антиастматическим средством.

Киль… Балтийское море… Наверняка оно холодное, огромное и серое. Так размышлял Тойер, когда с трудом выруливал на своей «тойоте» со стоянки. Усмехнувшись, вспомнил, как часто он кричит возле кассы нелепую фразу «Я постоянный клиент!», вместо того чтобы взять с собой белую пластиковую карточку, лежащую в бардачке; зато часто обнаруживает, что прихватил ее по рассеянности на прогулку, и разъяренной Ильдирим приходится платить за парковочное место по максимуму.

На Бисмаркплац он свернул к Неккару, проехал между Старым городом и Берггеймом – справа барокко, а слева обычный, нормальный город, как везде.