Он поднял гладкий камешек и швырнул его так, чтобы он запрыгал по воде. Не вышло…

– Хорошо! – Он сжал кулаки. Только бы не заорать… Или это пойдет на пользу?… – Я хочу тебе рассказать, как все было. Фредерсен принуждал Анатолия к сожительству… – Краем глаза Тойер наблюдал за девочкой. Слезы? – Но Фредерсен его не убивал. Зачем ему это, ведь у него имелись гораздо более надежные методы! К тому же он левша, это не согласуется с характером травмы. А ты выглядишь сильной. И занимаешься карате.

– Я бросила.

– Однако ведь навыки у тебя сохранились.

– Так это все‑таки была обезьяна? Или нацист? В газете что‑то писали.

– Обезьяна тут ни при чем, и нацист тоже. Мы перепроверили обе версии. Первая опирается только на запись Анатолия, а она сделана тобой. Теперь я это знаю. Но одна бы ты все это не провернула. Я в это не верю, как не верю и в то, что тебе помогал кто‑то из твоих одноклассников.

Тойер встряхнул головой: ему показалось, что он очутился в Гейдельберге, в зоопарке. Нужно сосредоточиться: я на севере, на берегу моря.

– С дождем вам повезло – и тебе и Фредерсену, – тихо сказал он. – И еще повезло с тем, что вас было так много, целый класс. – Девочка стояла рядом с ним и смотрела на море. Она не вздрогнула, не произнесла ни слова. – Вы были в панике. Ведь мы, возможно, могли обнаружить ваши следы.

– Здесь часто идет дождь, – безразлично произнесла Корнелия.

Они замолчали.

– Все позади, – сказала она. – Теперь вы не найдете никаких следов. А запись Анатолия я подделала просто так, чтобы обратить на себя внимание. Переходный возраст, что тут поделаешь!

Тойер нахмурился, взглянул на ее сапоги:

– Да, нам надо было повнимательнее обыскать каждый сантиметр.

Казалось, она немедленно все поняла, но все‑таки уточнила:

– Зачем?

– Чтобы найти следы твоих квадратных сапожищ, – последовал злобный ответ.

Тойер увернулся от удара, но кулак все же задел его по касательной, и ему понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

Корнелия побежала по берегу, получив преимущество во времени.

Тойер попытался ее догнать, но не смог: поскальзывался на камнях, увязал в песке, спотыкался, чуть не падал. Он бежал, задыхаясь, представляя, что его, среди бела дня преследующего несовершеннолетнюю девочку, утопят в море гневные рыбаки, забьют насмерть крутые северные пенсионеры или застрелят лихие вояки с военно‑морской базы. Но он все бежал за постепенно удалявшейся девчонкой. Он отчетливо видел ее красный анорак, старый и рваный, и не замечал кровь, которая струйкой текла ему за воротник из носа и верхней губы.

Корнелия упала, он скорее угадал это, чем увидел: капли пота жгли ему глаза. По‑видимому, она ушиблась или вывихнула ногу, так как не смогла подняться, попыталась еще раз, теперь получилось, между тем он был уже в пяти‑шести метрах. Да, она хромает, у нее что‑то с ногой, теперь он поравнялся с ней. Что дальше?

– Ты арестована! – с ходу солгал он, с трудом переводя дух. – В четырнадцать лет ты уже подсудна, вот так! – И тут старший гаупткомиссар споткнулся о тот же камень, который помог ему настичь школьницу.

Они сидели рядом на песке, тяжело дыша; она запыхалась не меньше, чем он.

– Не желаешь говорить? – спросил Тойер. – Нет, не желаешь. А у меня много вопросов к тебе. – Он и сам не знал, что говорит и что скажет через минуту, просто жонглировал фразами, всплывавшими в его усталом мозгу.

– Вы ошибаетесь: мне не четырнадцать, а шестнадцать. Я два раза оставалась на второй год.