Я не могу отдыхать, думает Тойер. Я никому ничего не обещал, клятв не давал, что найду убийцу, я не прикован к делу никаким заклятьем, но я все равно попробую, еще раз поеду на север. Я все сделал неправильно. Хафнер, не говори ничего, Зенф, ты не виноват, Лейдиг… Я еду, еду в любом случае.

– Меня вот что смутило, – делился своими сомнениями с коллегами Тойер, – Фредерсен сказал тогда, что Анатолий любит классическую музыку, а в «Альбоме дружбы» написано, что он любит слушать хип‑хоп.

– Он ведь мог так написать, чтобы казаться крутым.

– Брось, Хафнер, в таком случае он бы не написал, что любит обезьян. А дорогие книги Анатолия? Что подсказывает твое чутье, Зенф?

– Бауэр ведь признался.

– Бауэр просто сломался. Почему в первый раз, с Анатолием, он не использовал молоток?

– Потому что хотел, чтобы подозрение пало на гориллу…

– Да‑да, Лейдиг. Почему же тогда во второй раз он убил сзади, наследил?…

– Цыган ведь крупней…

– И убегал, господа! Ладно. Я еду…

– Фредерсен‑то левша.

– Да, Хафнер. А ты правша, от слова «прав». Я еду.

– Брось, Йокель, зачем это тебе? Все это ваша дурная романтика, так дела не расследуют, неужелитебе надо напоминать об этом? Поезжай куда‑нибудь еще!

– Нет.

Тойер свернул с дороги, даже не посмотрев, как называется площадка для отдыха. Купил кофе, рогалик. Отхлебнул, от горячего заныли зубы. Попросил сигарет, вполне возможно, что он снова начнет курить, почему бы и нет – какая разница? Через большие окна безымянного заведения он глядел, как ветер то тащил белый пластиковый пакет, то прибивал его к асфальту; медленно, словно в смертельном изнеможении, пакет передвигался куда‑то с глаз долой… На широте Ганновера северное небо затянула темнота, серое небо потемнело, потом стало черным… Усталости он не ощущал.

Корнелия не могла спать. Она лежала в темной комнате и слушала тихое радио, иногда это помогало – но не сегодня. Через каждые полчаса повторяли штормовое предупреждение. На западе уже закрыты некоторые мосты. Она представила себе, как рыбаки молча и уныло сидят в своих скорлупках, пришвартовавшись где‑нибудь в защищенной гавани. А их дети дома, в тепле и безопасности, однако им тревожно: папы нет дома.

Она тихонько встала с постели, пошарила за аквариумом, извлекла свой дневник, села за письменный стол. Что она написала вчера?

Сегодня был чудесный день.

Папа, мама и я приехали в Киль, в «Софиенхоф», за покупками. У меня новая ветровка, ну, не такая, о какой я мечтала, но вполне о'кей, выглядит неплохо. После обеда мы пошли…

Приятный почерк, похож на чей‑то… На чей?

Она выдвинула ящик письменного стола, там лежало оружие. Скоро они опять вернут его в дачный домик Фредерсена. Все позади. Анатолий тоже, вероятно, должен был это понять. Он может вернуться к ней. Ночью. Они вместе лягут в постель, будут шептаться, она будет гладить его зажившую рану и рассказывать ему обо всех глупостях, которые произошли в школе.

Тойер проехал Гамбург, не задержавшись в Эльбском туннеле. Эккернфёрде, это ясно, но куда сворачивать? Он схватился за нагрудный карман, да, маленький городской план, чуточку помятый, в сгибах наверняка завалялись песчинки.

Название школы он запомнил без проблем: школа «Горх‑Фок» – север же, все правильно. Класс 8‑й «Б», классный руководитель Фредерсен.

Около десяти часов вечера он прибыл в Эккернфёрде. В Гейдельберге он решил, что поговорит с матерью Анатолия насчет музыки, книг… Но теперь подумал: лучше оставить женщину в покое.