Вечер проходил. Хоть борьба партий в парламенте — штука интересная, но в жизни есть и другие интересы! Виола в глубине души сердилась на Джона.

Узенький серп всплыл над верхушками деревьев. В ночном воздухе чудился едва уловимый шепот весны.

Джон зевнул.

— И устал же я! Все эти передряги изрядно утомляют. — Он зевнул вторично. — Ну, что же ты делала в мое отсутствие, Ви?

«Жила лихорадочной жизнью!» — чуть не слетело насмешливо с губ Виолы. Но она вовремя прикусила их. Нет, к чему жалобы? Она сама выбрала эту жизнь. И слишком она занята собой, этого не должно быть!

— Ездила верхом, читала. И, как ни странно, довольно много думала о вас, сударь!

Она встала и перенесла лампу на рояль. Налила Джону в рюмку ликеру, которого он попросил, и отнесла ему. Он обнял ее одной рукой и посадил возле себя на ручку кресла.

— Ты сейчас была так красива — вот когда стояла с лампой в руках. Это платье у тебя прелестное, я люблю сочетание зеленого с золотом. И духи твои люблю. Поцелуй меня, солнышко!

Он сонно прислонился к ней головой.

— Нет, поцелуйте вы меня, сэр Галахад! — засмеялась Виола.

Он вмиг поставил на стол рюмку с ликером, встал и наклонился к ней. Этот переход от недавней рассеянности к прежней нежности влюбленного почему-то так подействовал на Виолу, что ей захотелось плакать.

— Я так скучала по тебе… В конце концов, если я — твоя, так и ты должен быть мой.

— Жизнь моя немного бы стоила, если бы это не было так, — сказал он, приникая губами к ее волосам. — Тебе было тоскливо, солнышко? Какой я негодяй, что допускаю до этого. Но вот я с тобой, и у нас впереди целых два дня.

Он снова был тот же Джон, ее властный и вместе с тем послушный любовник, мальчик, что был ее собственником и ее дорогой собственностью.

Назавтра неожиданно потеплело. В воскресенье был ослепительный день: сверкала синева неба, сверкали белые облачка на ней. В теплом ветре было что-то совсем весеннее.

Виола и Джон отправились верхом на холмы и смотрели оттуда на пестревшие внизу в аметистовой дымке города и селения. Приехали домой в сумерки. Джон пошел наверх умыться и вернулся голодный и веселый.

— Не устала? — спросил он Виолу. — Какой был чудесный день!

День был действительно чудесный, но Виола чувствовала себя совсем разбитой. Ее разморило от езды и весеннего воздуха. Она тщетно боролась с усталостью.

Джон читал вслух выдержки из отчета о заседании, полученного им вместе с письмами из города. Он смеялся, говорил ей что-то, оживленный, как всегда.

Виола пыталась слушать. Но голос Джона едва доносился, слабел, слабел, лицо Джона расплывалось…

Стукнул уголек, выпавший из камина. Виола вздрогнула, виновато посмотрела на Джона. Он усмехался как-то странно.

— Я уже собрался идти спать, — сказал он.

— Разве так поздно? Я… только…

— Спала сладко два часа, — сухо докончил Джон.

— Какая ужасная невежливость и бесцеремонность с моей стороны! — попробовала отшутиться Виола. Но она чувствовала себя и виноватой, и больно задетой. Слова Джона звучали, как выговор.

Она подошла к нему и продолжала тем же легким тоном:

— Бедный мальчик, какой скучный вечер ты провел!

— В другой раз не будем забираться так далеко, — отвечал Джон небрежно. — Ты устала. Однако уже поздно, а мне завтра надо попасть на девятичасовый!

Виола в огорчении говорила себе, что любой может уснуть, когда устал, что глупо чувствовать себя виноватой. Но она не могла забыть выражения глаз Джона, устремленных на нее в тот момент, когда она проснулась.