В ранние юношеские годы я также попал на попечение к Эбриусу — местному мечнику, бывшему служителю самой королевской гвардии, но ныне просто беззаботному пьянице, чудом находящему в себе силы сохранять трезвость ума хотя бы до заката солнца и, ко всеобщему удивлению, не растерявшему своих боевых навыков. Эбриус заметил меня в шутливой потасовке с сыном плотника и почему-то особо выделил мои двигательные навыки. Отец не стал возражать, посчитав, что мужчине крайне полезно обрести воинские умения, поэтому с того дня несколько раз в неделю я посещал двор у покосившейся лачуги Эбриуса и получал весьма ценные уроки за парочку Ро или кружку рисовой настойки. Надо сказать, ощущение клинка в руках, пусть и давно затупленного, вызывало во мне какой-то необъяснимый трепет и вместе с тем вселенское спокойствие. Я мог часами выполнять упражнения, не видя и не слыша ничего вокруг, и время будто бы замедлялось для меня…

Так проходили мои дни. Помощь по хозяйству, торговля на ярмарках, тренировки у Эбриуса и нечастые поездки в город. Эта размеренность мне очень нравилась, я был спокоен и счастлив.

Однажды, в середине осени, я проснулся от сильного грохота. Я выбежал во двор и, будучи сразу же окачен потоками ледяного дождя, увидел, как полыхает амбар за нашим домом. Помимо запаха гари и сырости и едкого белого дыма, застилающего всё вокруг, по окрестностям расползался отвратительный рыбный запах. Отец и ещё несколько соседских мужчин, сбежавшихся на шум, спорили неподалёку.

— Тори! — окликнул меня папа, и я побежал в его сторону, чувствуя, как комья грязи прилипают к ногам.

— Что случилось? — воскликнул я, пытаясь перекричать ливень.

— Молния, — ответил бородатый кузнец, стоявший рядом с моим отцом.

Мужчины явно пребывали в растерянности, так как до реки было около получаса ходьбы, если не учитывать возможность срезать по лесу, да и достать повозку, на которую можно погрузить ёмкости для воды, в такое время было бы сложно. Тушить из колодцев было крайне опрометчиво, потому что деревня и так потеряла много питьевой воды в этом сезоне. Ко всему прочему, некоторые и вовсе считали, что тушить ничего не нужно, так как дождь сам сделает своё дело. Однако дождь не оказывал нужного эффекта, и пламя продолжало съедать наши запасы и вполне неплохие доски, любовно сколоченные отцом.

— Нужно выносить запасы! — наконец, скомандовал мой отец. Времени действительно оставалось мало, но пока ещё в амбар можно было проникнуть, чтобы спасти хотя бы часть продовольствия, снастей и материалов, заготовленных отцом.

— Тори, держись рядом, — негромким голосом сказал он мне в тот момент, когда двери амбара распахнулись. Изнутри повеяло жаром, и дыхание будто остановилось на секунду. Мы бросились внутрь под крики отца, направлявшего своих помощников по разным углам.

— Проклятье! Снасти! — отчаянно прорычал отец, рванувшись к лестнице на второй этаж. Из-за недели, почти наполовину утонувшей в дождливой сырости, отец несколько дней не рыбачил, и потому уложил снасти на их обычное место. Их потеря могла оставить нас без еды на крайне долгое время, ибо отец собирал свой рабочий инвентарь годами.

В это время я выносил уже третий ящик с продуктами, стоявший неподалёку от дверей. Следующими на очереди стали лопаты, грабли и прочие садовые инструменты, которые я суетливо сгребал в охапку, как вдруг услышал крик:

— Балка-а-а! — кричал плечистый плотник Фабер, едва успевший подхватить опорную балку, надрывно затрещавшую и начавшую стремительно крениться. Я бросился к нему, на бегу поправляя рваную повязку, укрывавшую нос и рот от дыма.

— Она долго не выдержит! — воскликнул плотник, пока я прижимал балку плечом, — Надо уходить! Все наружу, слышите? Наружу!

Мужчины быстро бросились к выходу, по возможности прихватив последние мешки и бочки, и вот, когда последний оказался за дверью, мы с Фабером на счёт «три» отпустили балку и выскочили на улицу.