Впрочем, менялись не только настроения в обществе. Что я также заметил — так это переменившееся поведение гвардейцев. Они стали всё чаще приглядываться к проходящим мимо юношам, что-то искать в их карманах и сумках, нервно озираться по сторонам. Если бы я в детстве знал, что стану разыскиваемым государственным преступником за вынужденную попытку спасения мира… То наверное я бы тогда посчитал взрослого себя отличным парнем.

Я уже потерял счёт поселениям, которые миновал, поэтому названия не запомнил. Но в ночь, когда я остановился в одной злополучной таверне, в мою комнату вломился крепкий мужчина в гвардейской форме. Он посмотрел на меня озлобленным взглядом, но, к моему удивлению, лишь бросил на постель смятое письмо и быстро удалился. Я зажёг свечу и развернул свиток. Посреди листа красовалось лишь два слова: «Не едь.» Почерк показался мне до боли знакомым, и в моей голове будто бы зазвучал уже подзабытый, но успевший стать родным голос дорогого друга. Но я встряхнул головой и постарался гнать эти мысли прочь. Мне всё ещё не давала покоя мысль о том, что только один человек мог рассказать королю о существовании Ари, и о том, что это наиболее удобная единица в комбинации моей случайной трагической смерти. Письмо я, конечно, сжёг, потому что даже если бы Аббе и решился меня предостеречь, то я бы его всё равно не послушал. Слишком многое я прошёл, чтобы помочь этому миру. И я должен был посмотреть в глаза тому, кто, как оказалось, списал меня со счетов сразу после выполнения грязной работы.

Меня настигли пятого октября около двенадцати часов пополудни в небольшом городке недалеко от Остэра. На одной из мощёных желтоватым камнем улиц, я услышал за спиной шаги. Обернувшись, я увидел трёх гвардейцев, с совершенно каменными лицами вытолкнувших вперёд черноволосую Ари, безмолвно глотающую слёзы. Она смотрела мне в глаза, словно моля о помощи, как будто бы это её история заканчивалась здесь и сейчас. Я же смотрел на неё пустым и каким-то чрезмерно спокойным взглядом, хоть внутри меня и бушевал примитивный животный страх. Стрела вошла мне в грудь с тихим глухим звуком, и, к сожалению, боль пришла сразу. Жадно хватая ртом воздух, я развернулся и по возможности быстро направился в сторону площади. Кажется, я услышал, как Ари толкнули снова, и она совершенно неправдоподобно, почти скуля, прокричала: «Это тебе за тейна Фебуса!» Кажется, во мне даже остались силы усмехнуться. Актриса из неё просто ужасная.

Я вывалился из переулка на площадь, когда часы на башне били полдень. Во всей своей привычной неуклюжести, я умудрился подавиться собственной кровью и совершенно не по-рыцарски закашляться, хрипя, словно недобитый кабан. Люди вокруг суетливо толпились и кричали, но я вдруг поймал себя на том, что безумно рад видеть их сейчас. Вероятнее всего, они никогда не узнают, кем я был, и что я сделал для них, но меня грела мысль о том, что они также не подозревают, какое светлое их теперь ждёт будущее. Жаль, что я уже не мог различить их лиц. Тогда я прикрыл глаза и увидел лицо Аббе, лицо его сестры, лица всех тех, кто помогал мне на моём пути, лица всех тех, кому я причинил боль. И, погружаясь в темноту, я вспомнил пшеничные кудряшки и жёлтые ехидные глаза.

Они все были со мной.

Эпилог

— Тори? — донёсся до меня тихий хрипловатый голос.

Я открыл глаза и поднялся с постели, пытаясь осознать, где нахожусь. Место не сильно напоминало таверну, но было в нём что-то уютное, будто бы давно знакомое… И вдруг меня накрыла волна осознания. Я повернул голову и увидел матушку, живую и невредимую, но смертельно побледневшую и выронившую из рук кадку с травами.

— Сынок! — пролепетала мама после секундного молчания и бросилась к моей постели.

За последние месяцы Флюмен изменился до неузнаваемости. Нагрянувшая лихорадка подкосила как жителей, так и окружение. Но сейчас вокруг уже не было того отчаяния и серости, что, вероятно, царили здесь ещё месяц назад.